Тит Ливий История Рима от основания Города

1. (1) Нижеследующую часть моего труда я могу начать теми же словами, которые многие писатели предпосылали целым сочинениям: я приступаю к описанию самой замечательной из войн всех времен[1] – войны карфагенян под начальством Ганнибала с римским народом[2]. (2) Никогда еще не сражались между собою более могущественные государства и народы, никогда сражающиеся не стояли на более высокой ступени развития своих сил и своего могущества. Не могли они пускать в ход неведомые противникам приемы военного искусства, так как обе стороны познакомились одна с другой в Первую Пуническую войну[3]; а до какой степени было изменчиво счастье войны и непостоянен исход сражений, видно уже из того, что гибель была наиболее близка именно к тем, которые вышли победителями[4]. (3) Но ненависть, с которой они сражались, была едва ли не выше самих сил: римляне были возмущены дерзостью побежденных, по собственному почину подымавших оружие против победителей; пунийцы – надменностью и жадностью, с которой победители, по их мнению, злоупотребляли свой властью над побежденными, (4) Рассказывают даже, что когда Гамилькар[5], окончив Африканскую войну[6], собирался переправить войско в Испанию[7] и приносил по этому случаю жертву богам, то его девятилетний сын Ганнибал, по‑детски ласкаясь, стал просить отца взять его с собой; тогда, говорят, Гамилькар велел ему подойти к жертвеннику и, коснувшись его рукой, произнести клятву, что он будет врагом римского народа, как только это ему дозволит возраст[8].

(5) Гордую душу Газдрубала терзала мысль о потере Сицилии и Сардинии: карфагеняне, полагал он, уж слишком поторопились в припадке малодушия отдать врагу Сицилию[9]; что же касается Сардинии, то римляне захватили ее обманом, благодаря африканским смутам, наложив сверх того еще дань на побежденных.

2. (1) Под гнетом этих тяжелых дум он в пять лет[10] окончил Африканскую войну, разразившуюся вслед за заключением мира с римлянами, а затем в течение девяти лет[11] расширял пределы пунийского владычества в Испании; (2) ясно было, что он задумал войну гораздо значительнее той, которую вел, и что, если бы он прожил дольше, пунийцы еще под знаменами Гамилькара совершили бы то нашествие на Италию, которое им суждено было осуществить при Ганнибале. (3) К счастью, смерть Гамилькара и юный возраст Ганнибала[12] принудили карфагенян отложить войну.

Промежуток между отцом и сыном занял Газдрубал, в течение приблизительно восьми лет[13] пользовавшийся верховной властью. Сначала, говорят, он понравился Гамилькару своей красотой[14], (4) но позже сделался его зятем[15], конечно, уже за другие, душевные свои свойства; располагая же в качестве его зятя влиянием Баркидов[16], очень внушительным среди воинов и простого народа, он был утвержден в верховной власти вопреки желанию первых людей государства. (5) Действуя чаще умом, чем силой, он заключал союзы гостеприимства с царьками и, пользуясь дружбой вождей, привлекал новые племена на свою сторону; такими‑то средствами, а не войной и набегами, умножал он могущество Карфагена. (6) Но его миролюбие нимало не способствовало его личной безопасности. Кто‑то из варваров, озлобленный казнью своего господина, убил Газдрубала на глазах у всех, а затем дал схватить себя окружающим с таким радостным лицом, как будто избежал опасности; даже когда на пытке разрывали его тело, радость превозмогала в нем боль и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется. (7) Вот с этим‑то Газдрубалом, видя его замечательные способности возмущать племена и приводить их под свою власть, римский народ возобновил союз[17] под условием, чтобы река Ибер служила границей между областями, подвластными тому и другому народу, сагунтийцы[18] же, обитавшие посредине, сохраняли полную независимость.

3. (1) Относительно преемника Газдрубала никаких сомнений быть не могло. Тотчас после его смерти воины по собственному почину понесли молодого Ганнибала в палатку главнокомандующего и провозгласили полководцем; этот выбор был встречен громкими сочувственными возгласами всех присутствующих, и народ впоследствии одобрил его.

(2) Газдрубал пригласил Ганнибала к себе в Испанию письмом[19], когда он едва достиг зрелого возраста, и об этом был возбужден вопрос даже в сенате[20]. Баркиды домогались утвердительного его решения, желая, чтобы Ганнибал привык к военному делу и со временем унаследовал отцовское могущество; (3) но Ганнон, глава противного стана[21], сказал: «Требование Газдрубала, на мой взгляд, справедливо; однако я полагаю, что исполнять его не следует». (4) Когда же эти странные слова возбудили всеобщее удивление и все устремили свои взоры на него, он продолжал: «Газдрубал, который некогда сам предоставил отцу Ганнибала наслаждаться цветом его нежного возраста, считает себя вправе требовать той же услуги от его сына. Но нам нисколько не подобает посылать нашу молодежь, чтобы она, под видом приготовления к военному делу, служила похоти военачальников. (5) Или, быть может, мы боимся, как бы сын Гамилькара не познакомился слишком поздно с соблазном неограниченной власти, с блеском отцовского царства[22]? Боимся, как бы мы не сделались слишком поздно рабами сына того царя, который оставил наши войска в наследство своему зятю? (6) Я требую, чтобы мы удержали этого юношу здесь, чтобы он, подчиняясь законам, повинуясь должностным лицам, учился жить на разных правах с прочими; в противном случае это небольшое пламя может зажечь огромный пожар».

4. (1) Меньшинство, то есть почти вся знать, согласилось с ним; но, как это обыкновенно бывает, большая часть восторжествовала над лучшей. Итак, Ганнибал был послан в Испанию. Одним своим появлением он обратил на себя взоры всего войска. (2) Старым воинам показалось, что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие свои годы: то же мощное слово, тот же повелительный взгляд, то же выражение, те же черты лица! Но Ганнибал вскоре достиг того, что его сходство с отцом сделалось наименее значительным из качеств, которые располагали к нему воинов. (3) Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным обязанностям – повелению и повиновению; и поэтому трудно было различить, кто им более дорожил – полководец или войско. (4) Никого Газдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим начальством не были более уверены в себе и более храбры. (5) Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности. Не было такого труда, от которого бы он уставал телом или падал духом. (6) И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь – (7) покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых. (8) Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собою прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения. (9) Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское вероломство[23]. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь. Будучи одарен этими хорошими и дурными качествами, он в течение своей трехлетней службы под начальством Газдрубала с величайшим рвением исполнял все, присматривался ко всему, что могло развить в нем свойства великого полководца.

5. (1) Но вернемся к начатому рассказу. Со дня своего избрания полководцем Ганнибал действовал так, как будто ему назначили провинцией[24] Италию и поручили вести войну с Римом. Не желая откладывать свое предприятие, – (2) он боялся, что и сам, если будет медлить, может пасть жертвой какого‑нибудь несчастного случая, подобно своему отцу, Гамилькару, и затем Газдрубалу, – он решился пойти войной на Сагунт. (3) Зная, однако, что нападением на этот город он неминуемо вызовет войну с Римом, он повел сначала свое войско в землю олькадов[25], которые жили по ту сторону Ибера, но, хоть и находились в пределах владычества карфагенян, власти их не признавали: он хотел, чтобы создалось впечатление, будто он и не думал о захвате Сагунта, но самый ход событий и вызванная покорением соседних народов необходимость объединить свои владения втянули его в войну. (4) Взяв приступом богатую Карталу, столицу олькадов, и разграбив ее, он нагнал такой страх на более мелкие племена, что они согласились платить дань и приняли карфагенское подданство. После этого он отвел свое победоносное войско с богатой добычей в Новый Карфаген[26] на зимние квартиры. (5) Там он щедро разделил между воинами добычу и заплатил им честно все жалованье за истекший год. Укрепив этим образом действий расположение к себе всего войска, как карфагенских граждан, так и союзников[27], он с наступлением весны двинулся еще дальше, в страну вакцеев[28]. Их главными городами, Германдикой и Арбокалой, он завладел силой, причем, однако, (6) Арбокала долго защищалась благодаря и мужеству и численности горожан. (7) Между тем спасшиеся бегством жители Германдики, соединившись с изгнанниками из олькадов, покоренного предыдущим летом племени, (8) побудили к восстанию карпетанов[29], и когда Ганнибал возвращался из страны вакцеев, то они напали на него недалеко от реки Тага и привели в замешательство его войско, отягченное добычей. (9) Но Ганнибал уклонился от боя, разбивши лагерь на самом берегу; когда же наступила ночь и па стоянке врага водворилась тишина, он переправился через реку вброд и вновь укрепился – таким образом, чтобы враги, в свою очередь, свободно могли пройти на левый берег: Ганнибал решил напасть на них во время переправы. (10) Всадникам своим он приказал, лишь только они завидят полчища неприятелей в воде, броситься на них, пользуясь их затруднительным положением; на берегу он расположил своих слонов, числом сорок. (11) Карпетанов со вспомогательными отрядами олькадов и вакцеев было сто тысяч – сила непобедимая, если сразиться с ней в открытом поле. (12) Они были по природе смелы, а сознание численного превосходства еще увеличивало их самоуверенность; полагая поэтому, что враг отступил пред ними из страха и что только река, разделяющая противников, замедляет победу, они подняли крик и вразброд, где кому было ближе, кинулись в быстрину, не слушаясь ничьих приказаний. (13) Вдруг с противного берега устремилась в реку несметная конная рать, и на самой середине русла произошла стычка при далеко не равных условиях: (14) пехотинец и без того едва мог стоять и даже на мелком месте насилу перебирал ногами, так что и безоружный всадник нечаянным толчком лошади мог сбить его с ног; всадник, напротив, свободно располагал и оружием, и собственным телом, сидя на коне, уверенно двигавшемся даже среди пучины, и мог поэтому поражать и далеких, и близких. (15) Многих поглотила река; других течение занесло к неприятелю, где их раздавили слоны. (16) Тем, которые вошли в воду последними, легче было вернуться к своему берегу; по, пока они из разных мест, куда занес их страх, собирались в одну кучу, Ганнибал, не дав им опомниться, выстроил свою пехоту, повел ее через реку и прогнал их с берега. Затем он пошел опустошать их поля и в течение немногих дней заставил и карпетанов подчиниться. (17) И вот уже вся земля по ту сторону Ибера была во власти карфагенян за исключением одного только Сагунта.

6. (1) С Сагунтом войны еще не было, но Ганнибал, желая создать предлог для вооруженного вмешательства, уже сеял раздоры между горожанами и соседними племенами, главным образом турдетанами[30]. (2) А так как виновник ссоры предлагал свои услуги и в качестве третейского судьи и было ясно, что ищет он не правосудия, а насилия, то сагунтийцы отправили послов в Рим просить помощи для неизбежной уже войны. (3) Консулами были тогда в Риме Публий Корнелий Сципион и Тиберий Семпроний Лонг [218 г.][31]. Они представили послов сенату и сделали доклад о положении государства; решено было направить посольство в Испанию для рассмотрения дел союзников, (4) представив послам, если они сочтут это уместным, объявить Ганнибалу, чтобы он воздерживался от нападения на Сагунт, как союзный с римским народом город, а затем переправиться в Африку, в Карфаген, и доложить там о жалобах союзников римского народа. (5) Не успели еще послы оставить Рим, как уже прибыло известие – раньше, чем кто‑либо мог ожидать, – что осада Сагунта началась. (6) Тогда дело было доложено сенату вторично. Одни требовали, чтобы Испания и Африка были назначены провинциями консулам и чтобы Рим начал войну и на суше, и на море; другие – чтобы вся война была обращена против Испании и Ганнибала. (7) Но раздались и голоса, что подобное дело нельзя затевать так опрометчиво, что следует обождать, какой ответ принесут послы из Испании. (8) Это мнение показалось самым благоразумным и одержало верх; тем скорее послы Публий Валерий Флакк и Квинт Бебий Тамфил были отправлены в Сагунт к Ганнибалу. В случае, если бы Ганнибал не прекратил военных действий, они должны были оттуда проследовать в Карфаген в потребовать выдачи самого полководца для наказания за нарушение договора.

7. (1) Но пока в Риме занимались этими приготовлениями и совещаниями, Сагунт уже подвергся крайне ожесточенной осаде[32]. (2) Это был самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря. Основатели его были родом, говорят, из Закинфа[33]; к их дружине присоединились и некоторые рутулы[34] из Ардеи. (3) В скором времени город значительно разбогател, благодаря выгодной морской торговле, плодородию местности, быстрому росту населения, а также и строгости нравов; лучшее доказательство последней – верность, которую они хранили союзникам до самой гибели. (4) Ганнибал, вторгнувшись с войском в их пределы, опустошил, насколько мог, их поля и затем, разделив свои силы на три части, двинулся к самому городу. (5) Его стена одним углом выходила на долину более ровную и открытую, чем остальные окрестности; против этого угла решил он направить осадные навесы, чтобы с их помощью подвести к стене таран[35]. (6) Издали действительно местность показалась достаточно удобной, но, как только надо было пустить в ход навесы, дело пошло очень неудачно. (7) Возвышалась огромных размеров башня, да и стена ввиду ненадежности самой местности была возведена на бо льшую против остального ее протяжения вышину; к тому же и отборные воины оказывали наиболее деятельное сопротивление именно там, откуда всего больше грозили страх и опасность. (8) На первых порах защитники ограничились тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало‑мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и башен – у осаждаемых хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений. (9) В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтийцев. (10) Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осадные работы едва не были брошены.

8. (1) Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить. В это время сражений не происходило, но с той и с другой стороны безостановочно работали над окопами и укреплениями. (2) Поэтому, когда вновь приступили к военным действиям, борьба была еще ожесточеннее; а так как кое‑где земляные работы не были возможны, осадные навесы и тараны продвинули во многих местах одновременно. На стороне пунийцев было значительное численное превосходство – (3) по достоверным сведениям, их было под оружием до полутораста тысяч, – (4) горожане же, будучи принуждены разделиться на много частей, чтобы наблюдать за всем и всюду принимать меры предосторожности, чувствовали недостаток в людях. (5) И вот тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. (6) Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. (7) Вдобавок эта битва ничуть не походила на те беспорядочные стычки, какие обыкновенно происходят при осадах городов, когда выбор времени зависит от расчетов одной только стороны. Воины выстроились надлежащим образом в ряды среди развалин стен на узкой площади, отделяющей одну линию домов от другой, словно на открытом поле. (8) Одних воодушевляла надежда, других отчаяние; Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтийцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. (9) И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало или в человека, или в его щит. (10) А копьем сагунтийцев была фаларика[36] с круглым сосновым древком; только близ железного наконечника древко было четырехгранным, как у дротика; эта часть обертывалась паклей и смазывалась смолой. (11) Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела: (12) среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытою грудью.

9. (1) Исход сражения долгое время оставался неясен; вследствие этого сагунтийцы, видя неожиданный успех своего сопротивления, воспрянули духом, и Пуниец, не сумевший довершить свою победу, показался им как бы уже побежденным. (2) И вот горожане внезапно подымают крик, отгоняют врага к развалинам стен, затем, пользуясь его стесненным положением и малодушием, выбивают его оттуда и, наконец, в стремительном бегстве гонят до самого лагеря. (3) Тем временем Ганнибала извещают о прибытии римского посольства. Он посылает к морю людей и велит сказать послам, что для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в столь опасном положении не считает возможным их принять. (4) Было, однако, ясно, что, не будучи допущены к нему, они тотчас же отправятся в Карфаген. Поэтому Ганнибал отправил к вожакам Баркидов гонцов с письмами, в которых приглашал их подготовить друзей к предстоящим событиям, чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму.

10. (1) По этой причине и вторая часть миссии римских послов оказалась столь же тщетной и безуспешной; вся разница состояла в том, что их все‑таки приняли и выслушали. (2) Один только Ганнон выступил защитником договора, имея против себя весь сенат; (3) благодаря уважению, которым он пользовался, его речь была выслушана в глубоком молчании. Взывая к богам, посредникам и свидетелям договоров, он заклинал сенат не возбуждать вместе с сагунтийской войной войны с Римом. (4) «Я заранее предостерегал вас,– сказал он,– не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барки. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью[37] и видящего только одно средство к тому – разжигать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть. (5) Теперь ваши войска вопреки договору осаждают Сагунт; вскоре Карфаген будет осажден римскими легионами под предводительством тех самых богов, которые и в прошлую войну дали им наказать нарушителей договора[38]. (6) Неужели вы не знаете врага, не знаете самих себя, не знаете счастья обоих народов? Ваш бесподобный главнокомандующий не пустил в свой лагерь послов, которые от имени наших союзников пришли заступиться за наших же союзников; право народов для него, как видно, не существует. Они же, будучи изгнаны из того места, куда принято допускать даже послов врага, пришли к ним; опираясь на договор, они требуют удовлетворения. Они требуют выдачи одного только виновника, не возлагая ответственности за преступление на все наше государство. (7) Но чем мягче и сдержаннее они начинают, тем настойчивее, боюсь я, и строже будут действовать, начавши. Подумайте об Эгатских островах и об Эрике[39], подумайте о том, что вы претерпели на суше и на море в продолжение двадцати четырех лет[40]! (8) А вождем ведь был тогда не ваш молодчик, а его отец, сам Гамилькар, второй Марс[41], как эти люди его называют. Но мы поплатились за то, что вопреки договору покусились на Тарент[42], на италийский Тарент, точно так же как теперь мы покушаемся на Сагунт. (9) Боги победили людей; вопрос о том, который народ нарушил договор, – вопрос, о котором мы много спорили, – был решен исходом войны, справедливым судьею: он дал победу тем, за кем было право. (10) К Карфагену придвигает Ганнибал теперь свои осадные навесы и башни, стены Карфагена разбивает таранами; развалины Сагунта – да будут лживы мои прорицания! – обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом. (11) Итак, спросят меня, нам следует выдать Ганнибала? Я знаю, что в отношении к нему мои слова не очень вески вследствие моей вражды с его отцом. Но ведь и смерти Гамилькара я радовался потому, что, останься он жив, мы уже теперь воевали бы с римлянами; точно так же я и этого юношу потому ненавижу столь страстно, что он, подобно фурии[43], разжег эту войну. (12) По моему мнению, его не только следует выдать как очистительную жертву за нарушение договора, но даже если бы никто не требовал, и тогда его следовало бы увезти куда‑нибудь за крайние пределы земель и морей, заточить в таком месте, откуда бы ни имя его, ни весть о нем не могли дойти до нас, где бы он не имел никакой возможности тревожить наш мирный город. (13) Итак, вот мое мнение: следует тотчас же отправить посольство в Рим, чтобы выразить римскому сенату наши извинения; другое посольство должно приказать Ганнибалу отвести войско от Сагунта и затем, в удовлетворение договору, выдать его самого римлянам; наконец, я требую, чтобы третье посольство было отправлено в Сагунт для возмещения убытков жителям».

11. (1) Когда Ганнон кончил, никто не счел нужным ему отвечать; до такой степени весь сенат, за немногими исключениями, был предан Ганнибалу. Замечали только, что он говорил с еще большим раздражением, чем римский посол Валерий Флакк. (2) Затем римлянам дали такого рода ответ: войну начали сагунтийцы, а не Ганнибал и Рим поступил бы несправедливо, жертвуя ради Сагунта своим старинным союзником – Карфагеном[44].

(3) Пока римляне тратили время на отправление посольств, Ганнибал дал своим воинам, измученным и битвами, и осадными работами, несколько дней отдыха, расставив караулы для охраны навесов и других сооружений; тем временем он возбуждал в воинах то гнев против врагов, то надежду на награды и этим воспламенял их отвагу. (4) Когда же он в обращении к войску объявил, что по взятии города добыча достанется солдатам, все они до такой степени воспылали рвением, что, если бы сигнал к наступлению был дан тотчас же, никакая сила, казалось, не могла бы им противостоять. (5) Что же касается сагунтийцев, то и они приостановили военные действия, не подвергаясь нападениям и не нападая сами в продолжение нескольких дней; зато они не предавались отдыху ни днем ни ночью, пока не возвели новой стены с той стороны, где разрушенные укрепления открыли врагу доступ в город. (6) Вслед за тем им пришлось выдержать новый приступ, много ожесточеннее прежнего. Они не могли даже знать, куда им прежде всего обратиться, куда направить свои главные силы: отовсюду неслись разноголосые крики. (7) Сам Ганнибал руководил нападением с той стороны, где везли передвижную башню, превосходившую вышиной все укрепления города. Когда она была подвезена и под действием катапульт и баллист[45], расположенных по всем ее ярусам, стена опустела, (8) тогда Ганнибал, считая время удобным, послал приблизительно пятьсот африканцев с топорами разбивать нижнюю часть стены. Это не представляло особой трудности, так как камни не были прочно скреплены известью, а просто швы залеплены были глиной, как в старинных постройках. (9) Вследствие этого стена рушилась на гораздо большем пространстве, чем то, на котором она непосредственно подвергалась ударам, и через образовавшиеся проломы отряды вооруженных вступали в город. (10) Им удалось даже завладеть одним возвышением; снесши туда катапульты и баллисты, они окружили его стеной, чтобы иметь в самом городе укрепленную стоянку наподобие грозной твердыни.

И сагунтийцы, в свою очередь, соорудили внутреннюю стену для защиты той части города, которая не была еще взята. (11) Обе стороны одновременно и сражаются, и работают; но, будучи принуждены отодвигать защищаемую черту все более и более внутрь города, сагунтийцы сами с каждым днем делали его меньше и меньше. (12) В то же время недостаток во всем необходимом становился вследствие продолжительности осады все ощутительнее, а надежда на помощь извне слабела; римляне – единственный народ, на который они уповали, – были далеко, а вся земля кругом была во власти врага. (13) Все же некоторым облегчением в их удрученном положении был внезапный поход Ганнибала на оретанов и карпетанов[46]. Эти два народа, возмущенные строгостью производимого среди них набора, захватили Ганнибаловых вербовщиков и были, по‑видимому, не прочь отпасть; но, пораженные быстрым нашествием Ганнибала, они отказались от своих намерений.

12. (1) А осада Сагунта велась тем временем ничуть не медленнее, так как Магарбал, сын Гимилькона, которого Ганнибал оставил начальником, действовал с такой энергией, что ни свои, ни враги не замечали отсутствия главнокомандующего. (2) Он дал врагу несколько успешных сражений и с помощью трех таранов разрушил часть стены; когда Ганнибал вернулся, он мог показать ему только что сделанный пролом. (3) Тотчас же Ганнибал повел войско против самой крепости; произошло ожесточенное сражение, в котором пало много людей с обеих сторон, но часть крепости была все‑таки взята.

Тогда два человека, сагунтиец Алкон и испанец Алорк, сделали попытку примирить враждующие стороны – правда, без особой надежды на успех. (4) Алкон без ведома сагунтийцев, вообразив, что его просьбы сколько‑нибудь помогут делу, ночью перешел к Ганнибалу; но, видя, что слезы никакого впечатления не производят, что Ганнибал, как и следовало ожидать от победителя, ставит ужасные условия, он, из посредника превратившись и перебежчика, остался у врага; по его мнению, тот, кто осмелился бы предлагать сагунтийцам мир на таких условиях, был бы убит ими. (5) Требования же состояли в следующем: сагунтийцы должны были дать турдетанам[47] полное удовлетворение, передать все золото и серебро врагу и, взяв с собою лишь по одной одежде на человека, покинуть город, чтобы поселиться там, где прикажет Пуниец. (6) Но между тем как Алкон утверждал, что сагунтийцы никогда не примут этих условий, Алорк заявил, что душа человека покоряется там, где все средства к сопротивлению истощены, и взялся быть истолкователем условий предлагаемого мира: он служил тогда в войске Ганнибала, но считался, согласно постановлению сагунтийцев, соединенным с ними союзом дружбы и гостеприимства[48]. (7) И вот он открыто передает свое оружие неприятельскому караулу и проходит за укрепления; по его собственному желанию его ведут к претору Сагунта, (8) Тотчас же сбежалось к нему множество людей всех сословий; но начальник, удалив толпу посторонних, привел Алорка в сенат[49]. Там он произнес такую речь.

13. (1) «Если бы ваш согражданин Алкон, отправившийся к Ганнибалу просить его о мире, исполнил свой долг и принес вам условия, которые ставит Ганнибал, то я счел бы излишним приходить к вам – не то послом Ганнибала, не то перебежчиком. (2) Но так как он по вашей ли или по своей вине остался у врагов – по своей, если его боязнь была притворной, по вашей, если у вас действительно подвергается опасности тот, кто говорит вам правду, – то я в силу старинного союза гостеприимства с вами решился отправиться к вам, чтобы вы знали, что есть еще возможность для вас – на известных условиях – спасти себя и заключить мир. (3) А что все мои слова подсказаны мне исключительно заботою о вас, а не какими бы то ни было посторонними расчетами, – доказательством да будет уже одно то, что я никогда не обращался к вам с предложениями о мире, пока вы или могли сопротивляться собственными силами, или надеялись на помощь со стороны римлян. (4) Теперь же, когда надежда на римлян оказалась тщетной, ваше оружие и ваши стены уже не служат вам защитой, я явился к вам с условиями мира невыгодного, но необходимого. (5) Но этот мир возможен только в том случае, если вы согласны выслушать его условия в сознании, что вы побеждены и что Ганнибал ставит их как победитель, если вы, памятуя, что победителю принадлежит все, согласны считать подарком то, что он оставляет вам, а не потерей то, что он у вас отнимает. (6) Итак, он отнимает у вас город, который и без того уже в его власти, будучи в значительной части разрушен и почти весь взят им; зато он оставляет вам землю, предоставляя себе указать вам место для основания нового города. Сверх того он требует, чтобы вы передали ему все золото и серебро, находящееся как в общественной казне, так и у частных лиц; (7) зато он обеспечивает вам жизнь, честь и свободу, как вашу собственную, так и ваших жен и детей, – если вы согласны оставить Сагунт без оружия, взяв по две одежды на человека[50]. (8) Таков приказ победоносного врага, таков же и совет – совет тяжкий и грустный – нашей судьбы. Я со своей стороны не теряю надежды, что Ганнибал, видя вашу покорность, несколько умерит свои требования; (9) но и теперь я полагаю, что лучше подчиниться им, чем допустить, чтобы враг по праву войны убивал вас или же перед вашими глазами поволок в рабство ваших жен и детей».

14. (1) Между тем толпа, желая слушать речь Алорка, мало‑помалу окружила здание, и сенат с народом составлял уже одно сборище. Вдруг первые в городе лица, прежде чем Алорку мог быть дан ответ, отделились от сената, начали сносить на площадь все золото и серебро, как общественное, так и свое собственное, и, поспешно разведши огонь, бросили его туда, причем многие из них сами бросались в тот же огонь. (2) Но вот в то время, когда страх и смятение, распространившиеся вследствие этого отчаянного поступка по городу, еще не улеглись, раздался новый шум со стороны крепости: после долгих усилий врагов обрушилась наконец башня и когорта пунийцев, ворвавшаяся через образовавшийся пролом, дала знать полководцу, что город врагов покинут обычными караульными и часовыми. (3) Тогда Ганнибал, решившись немедленно воспользоваться этим обстоятельством, со всем своим войском напал на город. В одно мгновение Сагунт был взят; Ганнибал распорядился предавать смерти всех взрослых подряд[51]. Приказ этот был жесток, но исход дела как бы оправдал его. (4) Действительно, возможно ли было пощадить хоть одного из этих людей, которые частью, запершись со своими женами и детьми, сами подожгли дома, в которых находились, частью же бросались с оружием в руках на врага и дрались с ним до последнего дыхания.

15. (1) Город был взят с несметной добычей. Многое, правда, было испорчено нарочно самими владельцами; правда и то, что ожесточенные воины резали всех, редко различая взрослых и малолетних, и что пленники были добычею самих воинов. (2) Все же не подлежит сомнению, что при продаже ценных вещей выручили значительную сумму денег и что много дорогой утвари и тканей было послано в Карфаген.

(3) По свидетельству некоторых, Сагунт пал через восемь месяцев, считая с начала осады, затем Ганнибал удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген, а затем, через пять месяцев после своего выступления из Карфагена, прибыл в Италию. (4) Если это так, то Публий Корнелий и Тиберий Семпроний[52] не могли быть теми консулами, к которым в начале осады были отправлены сагунтийские послы, и одновременно теми, которые сразились с Ганнибалом, один на реке Тицин, а оба, несколько времени спустя, на Требии[53]. (5) Или все эти промежутки были значительно короче, или же на первые месяцы консульства Публия Корнелия и Тиберия Семпрония приходилось не начало осады, а взятие Сагунта; (6) допустить же, что сражение на Требии произошло в год Гнея Сервилия и Гая Фламиния[54], невозможно, так как Гай Фламиний вступил в консульскую должность в Аримине, будучи избран под председательством консула Тиберия Семпрония, который явился в Рим ради консульских выборов уже после сражения на Требии, а затем, когда выборы состоялись, отправился обратно к войску на зимние квартиры[55].

16. (1) Почти одновременно с возвращением из Карфагена послов, которые доложили о преобладающем всюду враждебном настроении, было получено известие о разгроме Сагунта. (2) Тогда сенаторами овладела такая жалость о недостойно погибших союзниках, такой стыд за отсрочку помощи, такой гнев против карфагенян и вместе с тем – как будто враг стоял уже у ворот города – такой страх за благосостояние собственного отечества, что они под ошеломляющим напором стольких одновременных чувств могли только предаваться трудным думам, а не рассуждать. (3) «Никогда еще,– твердили они,– не приходилось Риму сражаться с более деятельным и воинственным противником, и никогда еще римляне не вели себя столь вяло и столь трусливо. (4) Все эти войны[56] с сардами да корсами, истрами да иллирийцами только раздражали воинов, нисколько не упражняя их в военном деле; да и война с галлами была скорее цепью беспорядочных свалок, чем войною. (5) Пуниец, напротив, – закаленный в бою неприятель, в продолжение своей двадцатитрехлетней[57] суровой службы среди испанских народов ни разу не побежденный, привыкший к своему грозному вождю. Он только что разгромил богатейший город; он уже переправляется через Ибер[58] (6) и влечет за собою столько испанских народов, поднятых им со своего места; вскоре он призовет к оружию и всегда мятежные галльские племена, и нам придется вести войну с войсками всей вселенной, вести ее в Италии и – кто знает?– не перед стенами ли Рима!»

17. (1) Провинции были назначены консулам уже заранее; теперь им предложили бросить жребий о них; Корнелию досталась Испания, Семпронию – Африка с Сицилией. (2) Определено было набрать в этом году шесть легионов[59], причем численность союзнических отрядов была предоставлена усмотрению самих консулов, и спустить в море столько кораблей, сколько окажется возможным; (3) всего же было набрано двадцать четыре тысячи римских пехотинцев, тысяча восемьсот римских всадников, сорок тысяч союзнических пехотинцев и четыре тысячи четыреста союзнических всадников; кораблей же было спущено двести двадцать квинкверем[60] и двадцать вестовых[61]; (4) затем было внесено в народное собрание предложение[62]: «Благоволите, квириты, объявить войну карфагенскому народу», – и по случаю предстоящей войны было провозглашено молебствие по всему городу; граждане просили богов дать хороший и счастливый исход предпринятой римским народом войне. (5) Войска были разделены между консулами следующим образом: Семпронию дали два легиона по четыре тысячи человек пехоты и триста всадников, и к ним шестнадцать тысяч пехотинцев и тысячу восемьсот всадников из союзников, да сто шестьдесят военных судов с двенадцатью вестовыми кораблями. (6) С такими‑то сухопутными и морскими силами Тиберий Семпроний был послан в Сицилию, с тем чтобы в случае, если другой консул сумеет сам удержать пунийцев вне пределов Италии, перенести войну в Африку. (7) Корнелию дали меньше войска ввиду того, что претор Луций Манлий с значительной силой был и сам послан в Галлию; (8) в особенности флотом Корнелий был слабее. Всего ему дали шестьдесят квинкверем – в уверенности, что враг придет не морем и уже ни в каком случае не затеет войны на море, – и два римских легиона с установленным числом конницы и четырнадцать тысяч союзнических пехотинцев при тысяче шестистах всадниках. (9) Провинция Галлия получила два римских легиона с десятью тысячами союзнической пехоты и к ним тысячу союзнических и шестьдесят римских всадников, с тем же назначением – сражаться с пунийцами.

18. (1) Когда все было готово, римляне – чтобы исполнить все обычаи прежде, чем начать войну, – отправляют в Африку послов в почтенных летах: Квинта Фабия, Марка Ливия, Луция Эмилия, Гая Лициния и Квинта Бебия [218 г.][63]. Им было поручено спросить карфагенян, государством ли дано Ганнибалу полномочие осадить Сагунт, (2) и в случае, если бы они (как следовало ожидать) ответили утвердительно и стали оправдывать поступок Ганнибала, как совершенный по государственному полномочию, объявить карфагенскому народу войну. (3) Когда римские послы прибыли в Карфаген и были введены в сенат, Квинт Фабий, согласно поручению, сделал свой запрос, ничего к нему не прибавляя. В ответ один карфагенянин произнес следующую речь:

(4) «Опрометчиво, римляне, и оскорбительно поступили вы, отправляя к нам свое первое посольство[64], которому вы поручили требовать от нас выдачи Ганнибала, как человека, на собственный страх осаждающего Сагунт; впрочем, требование вашего нынешнего посольства только на словах мягче прежнего, на деле же оно еще круче. Тогда вы одного только Ганнибала обвиняли и требовали выдать только его одного; (5) теперь вы явились, чтобы всех нас заставить признаться в вине и чтобы тотчас же наложить на нас пеню, как на уличенных собственным признанием. (6) Я же позволю себе думать, что не в том суть, осаждал ли Ганнибал Сагунт по государственному полномочию или на свой страх, а в том, имел ли он на это право или нет. (7) Расследовать, что сделал наш согражданин по нашему и что – по собственному усмотрению, и наказывать его за это – дело исключительно наше; переговоры же с вами могут касаться только одного пункта: было данное действие разрешено договором или нет. (8) А если так, то я – предварительно напомнив вам, что вы сами пожелали отличать самовольные действия полководцев от тех, на которые их уполномочило государство, – укажу вам на наш договор с вами, заключенный вашим консулом Гаем Лутацием[65]; в нем ограждены права союзников того или другого народа, но права сагунтийцев не оговорены ни словом, что и понятно: они тогда еще не были вашими союзниками. (9) Но, скажете вы, в том договоре, который мы заключили с Газдрубалом, есть оговорка о сагунтийцах. Против этого я возражу лишь то, чему выучился от вас. (10) Когда ваш консул Гай Лутаций заключил с нами первый договор, вы объявили его недействительным, ввиду того что он был заключен без утверждения сенаторов и без разрешения народа; пришлось заключить новый договор на основании данных Гаю Лутацию государством полномочий. (11) Но если вас связывают только те ваши договоры, которые заключены с вашего утверждения и разрешения, то и мы не можем считать обязательным для себя договор, который заключен с Газдрубалом без нашего ведома. (12) Перестаньте поэтому ссылаться на Сагунт и на Ибер, дайте наконец вашей душе разрешиться от бремени, с которым она так давно уже ходит». (13) Тогда римлянин[66], свернув полу тоги, сказал: «Вот здесь я приношу вам войну и мир; выбирайте любое!» На эти слова он получил не менее гордый ответ: «Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: «Я даю вам войну!» – (14) присутствующие единодушно ответили, что они принимают войну и будут вести ее с такою же решимостью, с какой приняли.

19. (1) Повести дело напрямик и объявить войну немедленно показалось послу более соответствующим достоинству римского народа, чем спорить насчет обязательности договора, тем более теперь, когда Сагунта уже не стало. Опасаться этого спора он не имел причин: (2) правда, если бы дело решалось словесным спором, возможно ли было сравнивать договор Газдрубала с первым договором Лутация, тем, который впоследствии был изменен? Ведь в договоре Лутация нарочно было прибавлено, (3) что он будет действительным только в том случае, если его утвердит народ, а в договоре Газдрубала никакой такой оговорки, во‑первых, не было, а кроме того, многолетнее молчание Карфагена еще при жизни Газдрубала до того скрепило его действительность, что и после смерти заключившего ни один пункт не подвергся изменению. (4) Но если даже опираться на прежний договор, то и тогда независимость сагунтийцев была достаточно обеспечена оговоркой относительно союзников того и другого народа. Там ведь не было прибавлено ни «тех, которые были таковыми к сроку заключения договора», ни «с тем, чтобы договаривающиеся государства не заключали новых союзов», (5) а при естественном праве приобретать новых союзников, кто бы мог признать справедливым обязательство никого ни за какие услуги не делать своим другом или же отказывать в своей защите тому, кому она обещана? Главное – это чтобы Рим не побуждал к отложению карфагенских союзников и не заключал союзов с теми, которые oотложились бы по собственному почину.

(6) Согласно полученному в Риме предписанию, послы из Карфагена переправились в Испанию, чтобы посетить отдельные общины и заключить с ними союзы или по крайней мере воспрепятствовать их присоединению к пунийцам. (7) Прежде всего они явились к баргузиям[67]; будучи приняты ими благосклонно – пунийское иго было им ненавистно, – римляне во многих народах по ту сторону Ибера возбудили желание, чтобы пришли для них новые времена. (8) Оттуда они обратились к вольцианам[68], но ответ этих последних, получивший в Испании широкую огласку, отбил у остальных племен охоту дружиться с римлянами. Когда народ собрался, старейшина ответил послам следующее: (9) «Не совестно ли вам, римляне, требовать от нас, чтобы мы карфагенской дружбе предпочли вашу, после того как сагунтийцы, последовавшие вашему совету, более пострадали от предательства римлян, своих союзников, чем от жестокости пунийца, своего врага? (10) Советую вам искать союзников там, где еще не знают о несчастии Сагунта; для испанских народов развалины Сагунта будут грустным, но внушительным уроком, чтобы никто не полагался на римскую верность и римскую дружбу». (11) После этого послам велено было немедленно удалиться из земли вольцианов, и они уже нигде не нашли дружелюбного приема в собраниях испанских народов. Совершив, таким образом, понапрасну путешествие по Испании, они перешли в Галлию.

20. (1) Тут им представилось странное и грозное зрелище: по обычаю своего племени, галлы явились в народное собрание вооруженными[69]. (2) Когда же послы, воздав честь славе и доблести римского народа и величию его могущества, обратились к ним с просьбою, чтобы они не дозволили Пунийцу, когда он двинется войной на Италию, проходить через их поля и города, (3) в рядах молодежи поднялся такой ропот и хохот, что властям и старейшинам с трудом удалось водворить спокойствие, (4) до такой степени показалось им глупым и наглым требование, чтобы они в угоду римлянам, боявшимся, как бы пунийцы не перенесли войну в Италию, приняли удар на себя и вместо чужих полей дали бы разграбить свои. (5) Когда негодование наконец улеглось, послам дали такой ответ: «Римляне не оказывали нам никакой услуги, карфагеняне не причиняли никакой обиды; мы не сознаем надобности поэтому подымать оружие за римлян и против пунийцев. (6) Напротив, мы слышали, что римский народ наших единоплеменников[70] изгоняет из их отечественной земли и из пределов Италии или же заставляет их платить дань и терпеть другие оскорбления». (7) Подобного рода речи были произнесены и выслушаны в собраниях остальных галльских народов; вообще послы не услышали ни одного мало‑мальски дружественного и миролюбивого слова раньше, чем прибыли в Массилию[71].

(8) Здесь они убедились, что союзники все разведали усердно и честно. «Ганнибал,– говорили они,– заблаговременно настроил галлов против римлян; но он ошибается, полагая, что сам встретит среди этого дикого и неукротимого народа более ласковый прием, если только он не задобрит вождей, одного за другим, золотом, до которого эти люди действительно большие охотники».

(9) Побывав, таким образом, у народов Испании и Галлии, послы вернулись в Рим через несколько времени после отбытия консулов в провинции. Они застали весь Город в волнении по случаю ожидаемой войны; молва, что пунийцы уже перешли Ибер, держалась довольно упорно.

21. (1) Между тем Ганнибал по взятии Сагунта удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген. Узнав там о прениях в Риме и Карфагене[72] и о постановлениях сенатов обоих народов и убедившись, что он не только оставлен полководцем, но и сделался причиною войны, (2) он отчасти разделил, отчасти распродал остатки добычи и затем, решившись не откладывать более войны, созвал своих воинов испанского происхождения. (3) «Вы и сами, полагаю я, видите, союзники, – сказал он им, – что теперь, когда все народы Испании вкушают блага мира, нам остается или прекратить военную службу и распустить войска, или же перенести войну в другие земли; (4) лишь тогда все эти племена будут пользоваться плодами не только мира, но и победы, если мы будем искать добычи и славы среди других народностей. (5) А если так, то ввиду предстоящей вам службы в далекой стране, причем даже неизвестно, когда вы увидите вновь свои дома и все то, что в них есть дорогого вашему сердцу, я даю отпуск всем тем из вас, которые пожелают навестить свою семью. (6) Приказываю вам вернуться к началу весны, чтобы с благосклонною помощью богов начать войну, сулящую нам несметную добычу и славу». (7) Почти все обрадовались позволению побывать на родине, которое полководец давал им по собственному почину: они и теперь скучали по своим и предвидели в будущем еще более долгую разлуку. (8) Отдых, которым они наслаждались в продолжение всей зимы после тех трудов, которые они перенесли, и перед теми, которые им вскоре предстояло перенести, возвратил им силы тела и бодрость духа и готовность сызнова испытать все невзгоды. К началу весны они, согласно приказу, собрались вновь.

(9) Сделав смотр всем вспомогательным войскам, Ганнибал отправился в Гадес, где он исполнил данные Геркулесу[73] обеты и дал новые – на случай благоприятного исхода своих дальнейших предприятий. (10) Затем, заботясь одинаково и о наступательной и об оборонительной войне и не желая, чтобы во время его сухопутного похода через Испанию и обе Галлии в Италию Африка оставалась беззащитной и открытой для римского нападения с острова Сицилия, он решил обеспечить ее сильными сторожевыми отрядами. (11) Взамен их он потребовал, чтобы ему выслали из Африки пополнение, состоявшее главным образом из легковооруженных метателей. Его мыслью было – заставить африканцев служить в Испании, а испанцев в Африке, с тем чтобы и те и другие, находясь вдали от своей родины, сделались лучшими воинами и обе страны более привязались одна к другой, как бы обменявшись заложниками. (12) Он послал в Африку тринадцать тысяч восемьсот пятьдесят легковооруженных пехотинцев[74], восемьсот семьдесят балеарских пращников и тысячу двести всадников разных народностей, (13) требуя, чтобы эти силы частью стояли гарнизоном в Карфагене, частью же были разделены по Африке. Вместе с тем он разослал вербовщиков по разным городам[75], велев набрать четыре тысячи отборных молодых воинов и привести их в Карфаген в качестве и защитников, и заложников одновременно.

22. (1) Но и Испанию он не оставил своими заботами, тем более что знал о поездке римских послов, предпринятой с целью возмутить против него вождей; (2) ее он назначил провинцией своему брату, ревностному Газдрубалу, дав ему войско главным образом из африканцев. Оно состояло из одиннадцати тысяч восьмисот пятидесяти африканских пехотинцев, трехсот лигурийцев и пятисот балеарцев[76]; (3) к этой пешей охране было прибавлено четыреста пятьдесят конных ливифиникийцев[77] (это был народ, происшедший из смешения пунийцев с африканцами), до тысячи восьмисот нумидийцев и мавританцев (живших на берегу Океана[78]), небольшой отряд испанских илергетов[79], всего триста всадников, и – чтобы не упустить ни одного средства сухопутной защиты – двадцать один слон. (4) Сверх того он дал ему для защиты побережья флот – полагая, вероятно, что римляне и теперь пустят в ход ту часть своих военных сил, которая уже раз доставила им победу, – всего пятьдесят квинкверем, две квадриремы и пять трирем[80]; из них, впрочем, только тридцать две квинкверемы и пять трирем были готовы к плаванию и снабжены гребцами[81].

(5) Из Гадеса он вернулся в Новый Карфаген, где зимовало войско; отсюда он повел войско мимо Онусы[82] и затем вдоль берега к реке Ибер. (6) Здесь, говорят, ему привиделся во сне юноша божественной наружности; сказав, что он посланный ему Юпитером[83] проводник в Италию, он велел Ганнибалу идти за ним без оглядки. (7) Объятый ужасом, Ганнибал повиновался и вначале не глядел ни назад, ни по сторонам; но мало‑помалу, по врожденному человеку любопытству, его стала тревожить мысль, что бы это могло быть такое, на что ему запрещено оглянуться; под конец он не выдержал. (8) Тогда он увидел змея чудовищной величины, который полз за ним, сокрушая на огромном пространстве деревья и кустарники, а за змеем двигалась туча, оглашавшая воздух раскатами грома. (9) На его вопрос, что значит это чудовище и все это явление, он получил ответ, что это – опустошение Италии; вместе с тем ему было сказано, чтобы он шел дальше, не задавая вопросов и не пытаясь сорвать завесу с решений рока.

23. (1) Обрадованный этим видением Ганнибал тремя колоннами перевел свои силы через Ибер, отправив предварительно послов к галлам, жителям той местности, через которую ему предстояло вести войско, чтобы расположить их в свою пользу и разузнать об альпийских перевалах. Всего он переправил через Ибер девяносто тысяч пехотинцев и восемнадцать тысяч всадников. (2) Идя далее, он подчинил илергетов, баргузиев, авзетанов и жителей Лацетании, лежащей у подножия Пиренеев[84], и над всем этим побережьем поставил Ганнона[85], чтобы иметь в своей власти проходы между Испанией и Галлией. (3) Ганнибал дал ему для охраны этой местности тысячу пехотинцев и тысячу всадников. (4) Когда уже начался переход войска через Пиренейские горы и среди варваров распространился неложный слух о предстоящей войне с Римом, три тысячи пехотинцев из карпетанов оставили знамена Ганнибала; все знали, что их смущала не столько война, сколько далекий путь и превышающий, по их мнению, человеческие силы переход через Альпы. (5) Возвращать их уговорами или силой было небезопасно: (6) могли взволноваться и остальные воины, и без того строптивые. Поэтому, делая вид, что и карпетаны отпущены им добровольно, Ганнибал отпустил домой еще свыше семи тысяч человек, которые, как ему было известно, тяготились службой.

24. (1) А затем он, не желая, чтобы под влиянием проволочки и бездействия умы его воинов пришли в брожение, быстро переходит с остальными своими силами Пиренеи и располагается лагерем близ города Илиберриса[86]. (2) Что же касается галлов, то, хотя им и говорили, что война задумана против Италии, они все‑таки всполошились, слыша, что народы по ту сторону Пиренеев покорены силой и их города заняты значительными караульными отрядами, и в страхе за собственную свободу взялись за оружие; несколько племен сошлись в Русцинон[87]. (3) Когда об этом известили Ганнибала, он, опасаясь траты времени еще более, чем войны, отправил к их царькам послов сказать им следующее: «Полководец желал бы переговорить с вами лично и поэтому просит вас либо придвинуться ближе к Илиберрису, либо дозволить ему приблизиться к Русцинону; свидание состоится легче, когда расстояние между обеими стоянками будет поменьше. (4) Он с радостью примет вас в своем лагере, но и не задумается сам отправиться к вам. В Галлию пришел он гостем, а не врагом и поэтому, если только ему дозволят это сами галлы, намерен обнажить меч не раньше, чем достигнет Италии». (5) Таковы были слова, переданные его послами; когда же галльские вожди с полной готовностью двинулись тотчас же к Илиберрису и явились в лагерь Пунийца, он окончательно задобрил их подарками и добился того, что они вполне миролюбиво пропустили войско через свои земли мимо города Русцинона.

25. (1) Едва массилийские послы успели принести в Италию одно известие, (2) что Ганнибал перешел Ибер, как вдруг, словно бы он перешел уже Альпы, возмутились бойи, подговорив к восстанию и инсубров[88]. Они сделали это не столько по старинной ненависти против римского народа, сколько негодуя по поводу недавнего основания на галльской земле колоний Плацентия и Кремоны по обе стороны реки Пад[89]. (3) Итак, они, взявшись внезапно за оружие, произвели нападение именно на те земли, которые были отведены под эти колонии, и распространили такой ужас и такое смятение, что не только толпа переселенцев, но и римские триумвиры, явившиеся для раздела земли[90], бежали в Мутину, не считая стены Плацентии достаточно надежным оплотом. Это были Гай Лутаций, Гай Сервилий и Марк Анний. (4) (Относительно Лутация не существует никаких разногласий, но вместо Анния и Сервилия в некоторых летописях названы Маний Ацилий и Гай Геренний, в других – Публий Корнелий Азина и Гай Папирий Мазон. (5) Неизвестно также, были ли они оскорблены в качестве послов, отправленных к бойям требовать удовлетворения, или же подверглись нападению в то время, когда в качестве триумвиров занимались размежеванием земли.)

(6) В Мутине[91] их осадили, но так как бойям по совершенной неопытности в осадных работах и по лености, мешавшей им заниматься делом, пришлось сидеть сложа руки, не трогая стен, (7) то они стали притворяться, будто желают завести переговоры о мире. Приглашенные галльскими вождями на свидание послы вдруг были схвачены – вопреки не только общему праву народов, но и особому обещанию, данному по этому случаю; галлы заявили, что отдадут послов лишь тогда, когда им будут возвращены их заложники[92].

(8) Узнав о случившемся с послами, претор Луций Манлий воспылал гневом[93] и – ввиду опасности, которая угрожала Мутине и ее гарнизону, – торопливо повел свое войско к этому городу. (9) Тогда дорога вела еще по местности, почти невозделанной, с обеих сторон ее окаймляли леса. Отправившись по этой дороге и не произведя разведки, Манлий попал в засаду и с трудом выбрался в открытое поле, потеряв убитыми многих из своих воинов. (10) Там он расположился лагерем, а так как галлы отчаялись в возможности напасть на него, то воины ободрились, хотя для них не было тайной, что погибло до шестисот их товарищей. (11) Затем они снова двинулись в путь; пока войско шло открытым полем, враг не показывался; (12) но лишь только они снова углубились в лес, галлы бросились на их задние отряды и среди всеобщего страха и смятения убили семьсот воинов и завладели шестью знаменами[94]. (13) Конец нападениям галлов и страху римлян наступил лишь тогда, когда войско миновало непроходимые дебри; идя дальше по открытой местности, они защищались без особого труда и достигли таким образом Таннета, местечка, лежавшего недалеко от реки Пад. (14) Там они, воздвигнув временное укрепление, оборонялись против растущего с каждым днем числа галлов благодаря припасам, которые подвозились им по реке, и содействию галльского племени бриксианов[95].

26. (1) Когда весть об этом внезапном возмущении проникла в Рим и сенат узнал, что сверх Пунической войны придется еще вести войну с галлами, (2) он велел претору Гаю Атилию идти на помощь Манлию с одним римским легионом и пятью тысячами союзников из вновь набранных консулом[96]; Атилий достиг Таннета, не встретя сопротивления, – враги заранее из страха удалились.

(3) Публий же Корнелий, набрав новый легион взамен того, который был отослан с претором, оставил Рим и на шестидесяти восьми кораблях отправился мимо этрусского берега, лигурийского и затем салувийского горного хребта[97] в Массилию. Затем он расположился лагерем у ближайшего устья Родана (4) (река эта изливается в море несколькими рукавами)[98], не будучи еще вполне убежден, что Ганнибал перешел Пиренеи. (5) Узнав, однако, что тот готовился уже переправиться через Родан, не зная, куда выйти к нему навстречу, и видя, что воины еще не оправились от морской качки, он выслал пока вперед отборный отряд в триста всадников, дав ему массилийских проводников и галльских конников из вспомогательного войска; он поручил этим всадникам разузнать обо всем и с безопасного места наблюдать за врагом.

(6) Ганнибал, действуя на одних страхом, а на других подарками, заставил все племена соблюдать спокойствие и вступил в пределы могущественного племени вольков[99]. Они живут, собственно, по обеим сторонам Родана; отчаиваясь в возможности преградить Пунийцу доступ к землям по ту сторону Родана, они решили использовать реку как укрепление: почти все перебрались они через Родан и грозною толпой занимали его левый берег (7) Остальных же приречных жителей, а также и тех из вольков, которых привязанность к своим полям удержала на правой стороне, Ганнибал подарками склонил собрать все суда, какие только можно было найти, и построить новые; да и сами они желали, чтобы войско поскорее переправилось и их родина избавилась от разорительного присутствия такого множества людей. (8) Они собрали поэтому несметное число кораблей и лодок, сделанных на скорую руку и приспособленных только для плавания по соседству; галлы, подавая пример, принялись долбить и новые челноки из цельных стволов, (9) а глядя на них, и воины, соблазненные изобилием леса и легкостью работы, торопливо вооружали какие‑то безобразные корыта, чтобы перевезти себя самих и свои вещи, заботясь лишь о том, чтобы эти их изделия держались на воде и могли вмещать тяжести.

27. (1) И вот уже все было готово для переправы, а враги все еще шумели на том берегу, занимая его на всем протяжении своею конницей и пехотой. (2) Чтобы заставить их удалиться, Ганнибал велел Ганнону, сыну Бомилькара, (3) в первую ночную стражу[100] выступить с частью войска, преимущественно из испанцев, идти вверх по реке на расстояние одного дня пути, затем – на первом удобном месте – как можно заметнее переправиться и вести отряд в обход, (4) чтобы, когда будет нужно, напасть на неприятеля с тылу. Галлы, которых Ганнибал дал ему с этой целью в проводники, сказали, что на расстоянии приблизительно двадцати пяти миль[101] от стоянки карфагенян река разделяется на два рукава, образуя небольшой остров, так что то самое место, где она разделяется, вследствие большой ширины и меньшей глубины русла наиболее удобно для переправы. (5) Там‑то Ганнон и велел поспешно рубить деревья и изготовлять плоты, чтобы перевезти на них людей, лошадей и грузы. Испанцы, впрочем, без всякого труда переплыли реку, бросив одежду в меха[102], прикрыв их своими небольшими щитами и ложась сами грудью на щиты; (6) остальное же войско пришлось перевезти на плотах. Разбив лагерь недалеко от реки, воины, уставшие от ночного похода и от работ по переправе, отдыхали в продолжение одного дня, причем начальник зорко следил за всем, что могло способствовать успешному исполнению его поручения. (7) На следующий день они пошли дальше и дымом костров, разведенных на верхушке холма, дали знать Ганнибалу, что они перешли реку и находятся недалеко. Тогда Ганнибал, чтобы не упустить удобного случая, дал сигнал к переправе. (8) Все уже было приготовлено заранее, для пехоты – лодки, корабли – для конницы, которая нуждалась в них для переправы одних только коней. Суда переправлялись выше по течению, чтобы разбить напор волн; благодаря этому плывущие ниже лодки были в безопасности. (9) Лошади большею частью переплавлялись вплавь, будучи привязаны ремнями к корме кораблей; исключение составляли те, которых нарочно погрузили на суда оседланными и взнузданными, чтобы они могли служить всадникам тотчас после высадки.

28. (1) Галлы между тем толпами высыпали на берег, по своему обычаю, с разноголосым воем и пением, потрясая над головой щитами и размахивая дротиками; (2) все же они испытывали некоторый страх, видя перед собою такое множество кораблей, приближающихся при грозном шуме волн, резком крике гребцов и воинов – тех, что боролись с течением реки, и тех, что с другого берега ободряли плывущих товарищей. (3) Но пока галлы не без робости глядели на подплывающую к ним с диким гулом толпу, вдруг раздался с тылу оглушительный крик: лагерь был взят Ганноном. Еще мгновение – и он сам ударил на них, и вот они были окружены ужасом с обеих сторон: здесь полчища вооруженных людей с кораблей высаживались на берег, там теснило галлов войско, появление которого они и ожидать не могли. (4) Сначала галлы пытались оказывать сопротивление и здесь и там, но были отброшены и, завидев более или менее открытый путь, прорвались и, объятые ужасом, разбежались, как попало, по своим деревням. Тогда Ганнибал спокойно перевез остальные свои силы и расположился лагерем, не обращая более внимания на галльские буйства.

(5) Относительно переправы слонов, полагаю я, предлагались различные планы; по крайней мере, источники на этот счет не согласны. По иным, слоны предварительно все были собраны на берегу; затем самый сердитый из них, будучи приведен в ярость своим провожатым, бросился за ним; провожатый бежал в воду, слон последовал за ним туда и своим примером увлек все стадо; если же животные попадали в глубокие места и теряли брод, то само течение реки относило их к другому берегу. (6) По более достоверным известиям, они были перевезены на плотах; действительно, такая мера, если бы пришлось затевать дело теперь, показалась бы более безопасной, а потому и в данном случае, когда идет речь о делах прошлого, она внушает больше доверия. (7) Плот длиною в двести футов, а шириною в пятьдесят[103] был укреплен на берегу так, чтобы он вдавался в реку; а чтобы его не унесло течением вниз, его привязали крепкими канатами к высокой части берега. Затем его, наподобие моста, покрыли землею, чтобы животные смело взошли на него, как на твердую почву. (8) К этому плоту привязали другой, одинаковой с первым ширины, а длиною в сто футов, приспособленный к переправе через реку. Тогда слонов погнали по первому плоту, как по дороге, причем самок пустили вперед; когда же они перешли на прикрепленный к нему меньший плот, тотчас же канаты, (9) которыми он был не особенно прочно соединен с первым, были развязаны и несколько легковых судов[104] потянули его к другому берегу. Высадив первых, вернулись за другими и перевезли и их. (10) Они шли совершенно бодро, пока их вели как бы по сплошному мосту; (11) но когда один плот был отвязан от другого и их вывезли на середину реки, тут они обнаружили первые признаки беспокойства. Они сплотились в одну кучу, так как крайние отступали от воды как можно дальше, и дело не обошлось без некоторого замешательства; но наконец под влиянием самого страха водворилось спокойствие. (12) Некоторые, правда, взбесились и упали в воду; но и они вследствие своей тяжести не теряли равновесия и только сбросили провожатых, а затем мало‑помалу, отыскав брод, вышли на берег.

29. (1) Во время переправы слонов Ганнибал послал пятьсот нумидийских всадников по направлению к римскому лагерю разведать, где находится враг, много ли у него войска и что он замышляет. (2) С этим отрядом конницы столкнулись те триста римских всадников, которые, как я сказал выше, были посланы вверх от устья Родана. Схватились они с гораздо большим ожесточением, чем можно было ожидать от таких немногочисленных отрядов; (3) не говоря уже о ранах, даже потери убитыми были почти одинаковы с обеих сторон, и только испугу и бегству нумидийцев римляне, находившиеся в крайнем изнеможении, были обязаны победой. Победителей пало до ста шестидесяти, и притом не все римляне, а частью галлы, побежденных – более двухсот. (4) Таково было начало войны и вместе с тем – знамение ее исхода: оно предвещало, что хотя вся война и кончится благополучно для римлян, но победа будет стоить им потоков крови и последует только после долгой и чрезвычайно опасной борьбы.

(5) После такого‑то исхода дела каждый отряд вернулся к своему полководцу. Сципион не знал, на что решиться, и постановил действовать сообразно с планами и начинаниями врага[105]; (6) но и Ганнибал колебался, продолжать ли ему путь в Италию или сразиться с тем римским войском, которое первое вышло к нему навстречу. Прибытие послов от бойев и их царька Магала заставило его отказаться от мысли дать сражение теперь же. Они предложили ему быть его проводниками и товарищами в опасностях, но убеждали напасть на Италию со свежим еще войском, не тратя сил в других местах. (7) Войско, напротив, хотя и боялось врага – память о первой войне не успела изгладиться, – но еще более боялось бесконечного похода и главным образом Альп; о последних воины знали только понаслышке, и они казались им, как людям несведущим, чем‑то ужасным.

30. (1) Ввиду этого настроения войска Ганнибал, решившись поспешно продолжать поход в Италию, созвал воинов на сходку и различными средствами, то стыдя их, то ободряя, старался воздействовать на умы. (2) «Какой странный ужас,– сказал он, – объял внезапно ваши неустрашимые доселе сердца? Не вы ли сплошными победами ознаменовали свою долголетнюю службу и не раньше покинули Испанию, чем подчинили власти Карфагена все народы и земли между обоими морями[106]? (3) Не вы ли, негодуя на римлян за их требование, чтобы все те, кто осаждал Сагунт, были выданы им как преступники, перешли Ибер, чтобы уничтожить самое их имя и вернуть свободу земному кругу? (4) И никому из вас не казался тогда слишком долгим задуманный путь от заката солнца до его восхода; (5) теперь же, когда большая часть дороги уже за вами[107], когда вы перешли лесистые ущелья Пиренеев среди занимающих их диких народов, когда вы переправились через широкий Родан, одолев сопротивление тысяч галлов и течение самой реки, (6) когда перед вашими глазами возвышаются Альпы[108], другой склон которых именуется уже Италией, – теперь вы в изнеможении останавливаетесь у самых ворот неприятельской земли? Да что же такое Альпы, по‑вашему, как не высокие горы? (7) Допустим, что они выше Пиренейского хребта; но нет, конечно, такой земли, которая бы упиралась в небо и была бы непроходимой для человеческого рода. Альпы же населены людьми, возделываются ими, рождают животных и доставляют им корм; (8) вот эти самые послы, которых вы видите, – не на крыльях же они поднялись в воздух, чтобы перелететь через Альпы. Доступны они небольшому числу людей – будут доступны и войскам. Предки этих послов были не исконными жителями Италии, а пришельцами; не раз переходили они эти самые Альпы громадными толпами с женами и детьми, как это делают переселенцы[109], и не подвергались никакой опасности. (9) Неужели же для воина, у которого ничего с собою нет, кроме оружия, могут быть непроходимые и непреодолимые места? Сколько опасностей, сколько труда перенесли вы в продолжение восьми месяцев, чтобы взять Сагунт! (10) Возможно ли. чтобы теперь, когда цель вашего похода – Рим, столица мира, какая бы то ни было местность казалась вам слишком дикой и слишком крутой и заставила вас остановиться? (11) А некогда ведь галлы завладели тем городом[110], к которому вы, пунийцы, не считаете возможным даже дойти. Выбирайте поэтому одно из двух: или сознайтесь, что вы уступаете отвагой и доблестью тому племени, которое вы столько раз в это последнее время побеждали, или же вдохновитесь решимостью признать поход конченным не раньше, чем когда вы будете стоять на той равнине, что между Тибром и стенами Рима!»[111]

31. (1) Убедившись, что его воины воодушевлены этим обращением, Ганнибал велит им отдохнуть некоторое время, а затем готовиться в путь.

(2) На следующий день он отправился вверх по берегу Родана по направлению к Центральной Галлии, не потому, чтобы это был кратчайший путь к Альпам, но полагая, что, чем дальше он отойдет от моря, тем труднее будет римлянам преградить ему путь; (3) дать же им битву он желал не раньше, как после прибытия в Италию[112]. (4) После четырех дней пути он достиг Острова[113]: это имя местности, где реки Изара и Родан, берущие начало в разных частях Альп, охватывают известную часть равнины и затем сливаются; (5) полям, лежащим между обеими реками, посредине, и дано имя Острова. Недалеко отсюда живут аллоброги[114], уже в те времена один из первых галльских народов как по могуществу, так и по славе. Тогда у них были междоусобицы: (6) два брата спорили из‑за царской власти. Старшего брата, по имени Браней, правившего страной до тех пор, пытался свергнуть с престола меньший брат, окружив себя толпою молодежи, которая хотя и не имела на своей стороне права, но силой превосходила противников. (7) Присутствие Ганнибала пришлось аллоброгам как нельзя более кстати, и они поручили ему решение этого спора. Сделавшись, таким образом, третейским судьею по вопросу о царстве, Ганнибал, убедившись, что этого желают старейшины и начальники, вернул власть старшему брату. (8) За эту услугу его снабдили съестными припасами и вообще всем, в чем он нуждался, главным же образом одеждой: печально известные своими морозами Альпы заставляли заботиться о теплой одежде.

(9) Примирив споривших аллоброгов, Ганнибал направился уже к Альпам; он пошел не по прямой дороге, а повернул к востоку, в землю трикастинов; отсюда он вдоль по границе области воконциев двинулся к трикориям, нигде не встречая препятствий до самой Друенции[115]. (10) Она также принадлежит к числу альпийских потоков и из всех галльских рек представляет наиболее затруднений для переправы. (11) Водою она чрезвычайно обильна, а на судах все‑таки через нее переправляться нельзя: определенных берегов она не имеет, течет в одно и то же время несколькими руслами, да и их постоянно меняет, порождая все новые пучины. По той же причине и пешему идти через нее опасно; вдобавок она катит острые каменья, которые не дают твердой ногой ступить на ее дно. (12) А тогда она разлилась еще шире вследствие дождей; поэтому переход войска сопровождался крайним замешательством, тем более что к остальным причинам присоединилась еще тревога воинов, пугавших друг друга беспричинным криком.

32. (1) Консул Публий Корнелий между тем приблизительно через три дня после того, как Ганнибал оставил берег Родана, с выстроенным в боевой порядок войском прибыл к неприятельскому лагерю, намереваясь немедленно дать сражение. (2) Когда же он увидел, что укрепления покинуты и что ему нелегко будет изгнать неприятеля, так далеко зашедшего вперед, он вернулся к морю и к своим кораблям, думая, что ему будет легче и безопаснее, переправив войско в Италию, выйти Ганнибалу навстречу, когда он будет спускаться с Альп. (3) А чтобы Испания, его провинция, не осталась без римских подкреплений, он послал туда для войны с Ганнибалом своего брата Гнея Сципиона с большею частью войска, (4) поручив ему не только защищать прежних союзников[116] и привлекать на свою сторону новых, но и изгнать Газдрубала из Испании. (5) Сам он с очень незначительными силами отправился в Геную[117], чтобы защищать Италию с помощью того войска, которое находилось в долине Пада[118].

(6) Ганнибал же, перешедши Друенцию, отправился вверх по лугам, не встречая никаких препятствий со стороны населявших эту местность галлов, пока не приблизился к Альпам. (7) Здесь, однако, воины, хотя они и были заранее подготовлены молвой, обыкновенно преувеличивающей то, о чем человек не имеет ясного понятия, все‑таки были вторично поражены ужасом, видя вблизи эти громадные горы, эти ледники, почти сливающиеся с небесным сводом, эти безобразные хижины, разбросанные по скалам, эту скотину, которой стужа, казалось, даже расти не давала, этих людей, обросших волосами и одетых в лохмотья. Вся природа, как одушевленная, так и неодушевленная, казалась окоченевшей от мороза, все производило удручающее впечатление, не поддающееся описанию. (8) Вдруг, когда войско поднималось по откосу, показались горцы, занявшие господствующие посты. Если бы они устроили такую засаду в более скрытой части долины и затем внезапно бросились бы в бой, то прогнали бы неприятеля со страшным уроном. (9) Ганнибал велел войску остановиться и выслал вперед галлов разведать местность; узнав от них, что взять проход невозможно, он расположился на самой широкой ровной полосе, какую только мог найти, имея, на всем протяжении лагеря по одну руку крутизну, по другую пропасть. (10) Затем он велел тем же галлам, которые ни по языку, ни по нравам особенно не отличались от туземцев, смешаться с ними и принять участие в их разговорах. Узнав таким образом, что проход оберегается только днем, ночью же осаждающие удаляются восвояси, он с рассветом опять двинулся под занятые неприятелем высоты, как бы желая открыто и при свете дня пробиться через теснину. (11) Проведши целый день в попытках, ничего общего с его настоящими намерениями не имеющих, он снова укрепился в том же лагере, в котором войско находилось в предыдущую ночь. (12) А как только он убедился, что горцы покинули высоты, оставивши только редкие караулы, он для отвода глаз велел развести гораздо больше костров, чем этого требовало число остающихся в долине, (13) а затем, покинув обоз, конницу и основную часть пехоты и взяв с собою только самых смелых и легковооруженных, быстро прошел через теснину и занял высоты, на которых до тех пор сидели враги.

33. (1) С наступлением дня остальное войско вышло из лагеря и двинулось вперед. (2) Горцы по условленному знаку уже покинули свои крепостцы и с разных сторон приближались к прежним позициям, как вдруг заметили, что одна часть врагов заняла их твердыню и находится над их головами, а другая по тропинке переходит через теснину. (3) И то и другое представилось их взорам одновременно и произвело на горцев такое впечатление, что некоторое время они стояли на месте неподвижно; но затем, убедившись, что в ущелье царит замешательство, (4) что войско своей же собственной тревогой расстроено и более всего беснуются лошади, они решили, что стоит им хоть сколько‑нибудь увеличить это смятение – и врагу не избежать гибели. И вот, одинаково привыкшие лазить как по доступным, так и по недоступным скалам, горцы с двух различных склонов стремительно спускаются на тропинку. (5) Тогда пунийцам пришлось одновременно бороться и с врагами, и с неблагоприятной местностью; каждый старался поскорее спастись от опасности, и потому пунийцы едва ли не более дрались между собою, чем с врагом. (6) Более всего подвергали войско опасности лошади. Уже один резкий крик неприятелей, раздававшийся с особенной силой в лесистой местности и повторяемый эхом гор, пугал их и приводил в замешательство; когда же в них случайно попадал камень или стрела, они приходили в бешенство и сбрасывали в пропасть и людей, и всякого рода поклажу в огромном количестве. (7) В этом ужасном положении много людей было низринуто в бездонную пропасть, так как дорога узкой полосой вела между стеной и обрывом; погибло и несколько воинов. Но особенно страдали вьючные животные: со своей поклажею они скатывались вниз, как лавина. (8) Ганнибал, хотя и был возмущен этим зрелищем, стоял, однако, неподвижно и сдерживал свой отряд, не желая увеличивать ужас и замешательство войска. (9) Когда же он увидел, что связь между обеими частями колонны прервана и что ему грозит опасность совсем потерять обоз, – а в таком случае мало было бы пользы в том, что вооруженные силы прошли бы невредимыми, – он спустился с высот и одною силой своего натиска прогнал врага, но зато и увеличил смятение своих. (10) Это смятение, впрочем, тотчас же улеглось, как только распространилась уверенность, что враг бежал и проход свободен; все войско было переведено спокойно и даже, можно сказать, при полной тишине. (11) Затем Ганнибал взял главную крепостцу[119] в этих местах и окрестные хутора и добыл в них столько хлеба и скота, что войску хватило продовольствия на три дня; а так как испуганные горцы в первое время не возобновляли нападения, а местность особенных препятствий не представляла, то он в эти три дня проделал довольно длинный путь.

34. (1) Продолжая свой поход, он прошел в другую область, довольно густо населенную, насколько это возможно в горах, земледельческим людом[120]. Здесь он едва не сделался жертвой не открытой борьбы, а тех приемов, в которых сам был мастером, – обмана и хитрости. (2) Почтенные годами представители селений приходят к Ганнибалу в качестве послов и говорят ему, что они, будучи научены спасительным примером чужих несчастий, предпочитают быть друзьями пунийцев и не желают испытать на себе их силу; (3) они обещают повиноваться его приказаниям, а пока обещают съестных припасов, проводников и – в виде поруки своей верности – заложников. (4) Ганнибал решил не доверять им слепо, но и не отвергать их предложения, чтобы они, оскорбленные его отказом, не превратились в открытых врагов; поэтому он дал им ласковый ответ, принял заложников, которых они предлагали, и воспользовался припасами, которые они сами вынесли на дорогу, но последовал за их проводниками далеко не в том порядке, в каком он провел бы свое войско через дружественно расположенную область. (5) Впереди шли слоны и конница, а сам он с лучшими отрядами пехоты замыкал шествие, заботливо оглядываясь по сторонам. (6) Едва успели они войти в тесный проход, над которым с одной стороны повисала гора, как вдруг варвары отовсюду высыпали из своих засад; и с фронта, и с тыла напали они на войско, то стреляя в него издали, то вступая в рукопашный бой, то скатывая на идущих громадные камни. (7) Главные их силы беспокоили задние ряды войска; пехота обернулась, чтобы отразить их нападение, и скоро стало ясно, что, не будь тыл войска защищен, поражение, которое они могли потерпеть в том ущелье, было бы ужасным. (8) Да и так они подверглись крайней опасности и едва не погибли. Пока Ганнибал стоял на месте, не решаясь повести в теснину пехоту, – ведь никто не оберегал ее тыла подобно тому, как он сам оберегал тыл конницы, – (9) горцы с фланга ударили на идущих, прорвали шествие как раз посередине и заняли дорогу, так что Ганнибалу пришлось провести одну ночь без конницы и без обоза.

35. (1) Но на другой день ряды врагов, занимавших среднюю между обеими частями войска позицию, стали редеть и связь была восстановлена. Таким образом, пунийцам удалось миновать это ущелье хотя и не без урона, но все же потеряв не столько людей, сколько вьючного скота. (2) Во время дальнейшего шествия горцы нападали на них уже в меньшем числе, и это были скорее разбойничьи набеги, чем битвы; собравшись, они бросались то на передние ряды, то на задние, пользуясь благоприятными условиями местности и неосторожностью пунийцев, то заходивших вперед, то отстававших. (3) Слоны очень замедляли шествие, когда их приходилось вести по узким и крутым дорогам, но зато они доставляли безопасность той части войска, в которой шли, так как враги, никогда этих животных не видавшие, боялись подходить к ним близко. (4) На девятый день достигли они альпийского перевала[121], часто пролагая себе путь по непроходимым местностям и несколько раз сбиваясь с дороги: то их обманывали проводники, то они сами, не доверяя им, выбирали путь наугад и заходили в глухие долины. (5) В продолжение двух дней они стояли лагерем на перевале; воинам, утомленным работами и битвами, было дано время отдохнуть; а несколько вьючных животных, скатившихся прежде со скал, ступая по следам войска, пришли в лагерь. (6) Воины все еще были удручены обрушившимися на них несчастьями, как вдруг, к их ужасу, в ночь заката Плеяд[122] выпал снег. (7) На рассвете лагерь был снят и войско лениво двинулось вперед по дороге, на всем протяжении занесенной снегом; у всех на лице лежал отпечаток тоски и отчаяния. (8) Тогда Ганнибал, опередив знамена, велел воинам остановиться на горном выступе, откуда можно было обозревать широкое и далекое пространство, и показал им Италию и расстилающуюся у подножия Альп равнину Пада. (9) «Теперь вы одолеваете, – сказал он им, – стены не Италии только, но и Рима[123]. Отныне все пойдет как по ровному, отлогому склону; одна или, много, две битвы отдадут в наши руки, под нашу власть крепость и столицу Италии».

(10) Отсюда войско пошло дальше в таком добром настроении, что даже враги не посмели тревожить его и ограничивались незначительными грабительскими вылазками. (11) Надобно, однако, заметить, что спуск был гораздо затруднительнее восхождения, так как альпийские долины почти повсеместно на италийской стороне короче, но зато и круче. Почти на всем своем протяжении тропинка была крута, (12) узка и скользка, так что воину трудно было не поскользнуться, а раз, хотя и слегка, поскользнувшись – удержаться на ногах. Таким образом, одни падали на других, животные – на людей.

36. (1) Но вот они дошли до скалы, где тропинка еще более суживалась, а крутизна была такой, что даже воин налегке только после долгих усилий мог бы спуститься, цепляясь руками за кусты и выступавшие там и сям корни. (2) Скала эта и раньше по природе своей была крута; теперь же вследствие недавнего обвала она уходила отвесной стеной на глубину приблизительно тысячи футов[124]. (3) Пришедшие к этому месту всадники остановились, не видя далее перед собой тропинки, и когда удивленный Ганнибал спросил, зачем эта остановка, ему сказали, что перед войском – неприступная скала. (4) Тогда он сам отправился осматривать местность и пришел к заключению, что, несмотря на большую трату времени, следует повести войско в обход по местам, где не было ни тропинки, ни следа человеческих ног. (5) Но этот путь оказался решительно невозможным. Сначала, пока старый снег был покрыт достаточно толстым слоем нового, ноги идущих легко находили себе в нем опору вследствие его рыхлости и умеренной глубины. (6) Но когда под ногами стольких людей и животных его не стало, им пришлось ступать по голому льду и жидкому месиву полурастаявшего снега. (7) Страшно было смотреть на их усилия: нога даже следа не оставляла на скользком льду и совсем не могла держаться на покатом склоне, а если кто, упав, старался подняться, опираясь на руку или колено, то и эта опора скользила, и он падал вторично. Не было кругом ни колод, ни корней, о которые они могли бы опереться ногой или рукой; в своей беспомощной борьбе они ничего вокруг себя не видели, кроме голого льда и тающего снега. (8) Животные подчас вбивали копыта даже в нижний слой; тогда они падали и, усиленно работая копытами, чтобы подняться, вовсе его пробивали, так что многие из них оставались на месте, завязнув в твердом и насквозь заледеневшем снегу, как в капкане[125].

37. (1) Убедившись наконец, что и животные, и люди только понапрасну истощают свои силы, Ганнибал опять велел разбить лагерь на перевале, с трудом расчистив для этого место: столько снегу пришлось срыть и вынести прочь. (2) На следующий день он повел воинов пробивать тропинку в скале – единственном месте, где можно было пройти. А так как для этого нужно было ломать камень, то они валят огромные деревья[126], которые росли недалеко, и складывают небывалых размеров костер. Обождав затем появления сильного и благоприятного для разведения огня ветра, они зажигают костер, а затем, когда он выгорел, заливают раскаленный камень уксусом[127], превращая его этим в рыхлую массу. (3) Потом, ломая железными орудиями растрескавшуюся от действия огня скалу, они делают ее проходимой, смягчая плавными поворотами чрезмерную ее крутизну, так что могли спуститься не только вьючные животные, но и слоны. (4) Всего у этой скалы было проведено четыре дня, причем животные едва не издохли от голода; действительно, верхние склоны гор почти везде состоят из голых скал, а если и есть какой корм, то его заносит снегом. (5) В низовьях долины напротив, есть согреваемые солнцем холмы, и ручьи, окаймляющие рощи, и вообще места, заслуживающие быть жилищем человека. (6) Здесь лошадей пустили пастись, а людям, утомленным сооружением тропы, был дан отдых. Отсюда они через три дня достигли равнины; чем дальше, тем мягче делался и климат страны, и нравы жителей.

38. (1) Таким образом, Ганнибал совершил путь в Италию, употребив – по мнению некоторых историков – пять месяцев на дорогу от Нового Карфагена до подножия Альп и пятнадцать дней на переход через Альпы. (2) Сколько было войска у Ганнибала после его прихода в Италию, относительно этого пункта источники совершенно не согласны друг с другом: самая высокая цифра – сто тысяч пехоты и двадцать тысяч конницы, самая низкая – двадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы[128], (3) Более всех поверил бы я Луцию Цинцию Алименту[129], который, по его собственному признанию, был взят в плен Ганнибалом; но он не дает определенной численности пунийского войска, а прибавляет галлов и лигурийцев и говорит, (4) что вместе с ними Ганнибал привел (я думаю скорее, что эти силы соединились с Ганнибалом уже в Италии, как то и сообщают некоторые источники) восемьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы; (5) сверх того, он сообщает, что Ганнибал, по его собственным словам, со времени своего перехода через Родан потерял тридцать шесть тысяч человек и несметное число лошадей и других вьючных животных[130]. Первым народом, в пределы которого Ганнибал вступил, спустившись в Италию, было полугалльское племя тавринов[131]. (6) В этом все согласны; тем более я нахожу странным, что относительно дороги, которой он перешел через Альпы, может существовать разногласие; а между тем наиболее распространено мнение, по которому Ганнибал перешел Пенинские Альпы, и отсюда этот хребет получил свое имя[132]; Целий же утверждает, что он избрал для перехода Кремонский перевал[133]. (7) Но и тот и другой путь привел бы его не к тавринам, а к горному племени салассов и отсюда к либуйским галлам[134]; (8) к тому же невероятно, чтобы эти два прохода в Галлию[135] уже тогда были доступны и, во всяком случае, долины, ведущие к Пенинским Альпам, были заняты полугерманскими народами. (9) Если же кого убеждает название, то пусть он знает, что ни седунам, ни вераграм[136], жителям этой области, ничего не известно о том, будто их горы получили свое имя от какого бы то ни было перехода пунийцев; а получили они это имя, по их словам, от бога, которого горцы называют Пенином и почитают в капище, выстроенном на главной вершине[137].

39. (1) Очень выгодным обстоятельством для открытия военных действий со стороны Ганнибала оказалась война между тавринами – первым народом, в область которого он вошел, – и инсубрами. Все же он не мог сразу дать своему войску оружие в руки, чтобы подать помощь этим последним, так как именно теперь, во время отдыха, воины наиболее страдали от последствий испытанных раньше невзгод. (2) Внезапный переход от труда к покою, от недостатка к изобилию, от грязи и вони к опрятности различным образом действовал на этих, уже свыкшихся с нечистотой и почти одичалых людей. (3) По этой‑то причине консул Публий Корнелий и счел нужным, придя на судах в Пизу[138] и затем приняв от Манлия и Атилия войско, состоявшее частью из новобранцев, частью же из людей, оробевших после недавних позорных поражений, поспешить к реке Пад, что бы вступить в бой с неприятелем, не дав ему времени оправиться. (4) Но пока консул дошел до Плацентии, Ганнибал успел уже покинуть лагерь и взять силой один город тавринов, именно их столицу, так как на его предложение добровольно заключить с ним союз жители ответили отказом. (5) И ему удалось бы привлечь на свою сторону живших в равнине Пада галлов, притом не одним только страхом, но и по доброй воле, если бы внезапное прибытие консула не застигло их еще тогда, когда они выжидали удобного для отпадения времени. (6) Но и Ганнибал двинулся далее из области тавринов, полагая, что те из галлов, которые еще не знали, к которой стороне им присоединиться, последуют за тем, кто явится к ним лично. (7) И вот уже оба войска стояли почти в виду друг друга и небольшое пространство отделяло обоих предводителей, которые, не зная еще хорошенько один другого, все‑таки уже успели проникнуться взаимным уважением. (8) Имя Ганнибала и до разгрома Сагунта пользовалось громадной известностью у римлян, Сципиона же Ганнибал считал замечательным человеком уже по тому одному, что он был назначен полководцем именно против него. (9) К тому же каждый из них еще умножил высокое мнение о себе противника: Сципион – тем, что, оставшись позади Ганнибала в Галлии, успел преградить ему путь, когда тот перешел в Италию, Ганнибал же – столь смело задуманным и успешно совершенным переходом через Альпы.

(10) Все же Сципион первым переправился через Пад и расположился лагерем на берегу Тицина[139]. Но прежде чем вывести воинов на поле брани, он счел нужным произнести пред ними ободряющее слово. Речь его была такова:

40. (1) «Если бы, воины, вы, кого я теперь вывожу в поле, были тем самым войском, над которым я начальствовал в Галлии, то я счел бы за лишнее обращаться к вам с речью. (2) В самом деле, какой смысл имели бы ободрительные слова, обращенные к тем всадникам, которые одержали блистательную победу над неприятельской конницей[140] на берегу Родана, или к тем легионам, с которыми я преследовал вот этого самого врага, когда он бежал передо мною, и именно тем, что отступал и уклонялся от битвы, доставил мне если не победу, то равносильное ей признание в своей слабости? (3) Но то войско было набрано для провинции Испании; под началом моего брата Гнея Сципиона[141] и под моими ауспициями[142] оно воюет там, где ему велел воевать римский сенат и народ; (4) я же, чтобы предводителем против Ганнибала и пунийцев вы имели консула, по собственной воле взял на себя эту борьбу. А новому главнокомандующему прилично сказать несколько слов своим новым воинам.

(5) Прежде всего, вы не должны оставаться в неведении относительно рода предстоящей войны и качеств противника. Ваши враги – те самые, кого вы одолели на суше и на море в первую войну, кого в продолжение двадцати лет заставляли платить дань, у кого вы отняли Сицилию и Сардинию, как награду за успешно оконченную войну. (6) Поэтому вы будете драться с подобающим победителям воодушевлением, а они – со свойственной побежденным робостью. Да и ныне они решились дать битву не от избытка мужества, а потому, что иначе нельзя; (7) или вы, быть может, думаете, что те самые, кто уклонялся от боя тогда, когда войско было еще невредимо, теперь, после того как две трети их пехоты и конницы погибло при переходе через Альпы, воодушевлены большей надеждой? (8) Но, возразите вы, их, правда, мало, зато они бодры телом и душой, и нет такой силы, которая могла бы противостоять их мощному напору. (9) Совершенно напротив! Это – признаки, едва сохранившие внешнее подобие людей, изнуренные голодом и холодом, грязью и вонью, изувеченные и обессиленные лазаньем по скалам и утесам, с отмороженными конечностями, онемевшими в снегах мышцами, окоченевшим от стужи телом, притупленным и поломанным оружием, хромыми и еле живыми лошадьми. (10) С такой‑то конницей, с такой‑то пехотой вам придется иметь дело; это жалкие остатки врага, а не враг. И более всего меня заботит мысль, что сражаться придется вам, а люди подумают, будто Ганнибала победили Альпы. (11) Но, быть может, так и следует: справедливо, чтобы с нарушившими договоры полководцем и народом начали и решили войну сами боги, не прибегая к помощи человека, а мы, будучи оскорблены первыми после богов, только довершили начатую и решенную ими войну.

41. (1) Никто из вас – я в этом уверен – не подумает, что я только хвастаюсь, чтобы внушить вам бодрость, а сам в душе настроен иначе. (2) Я имел возможность идти с войском в свою провинцию Испанию, куда я было и отправился; там я имел бы брата сотрудником в совете и товарищем в опасностях, сражался бы с Газдрубалом, а не с Ганнибалом и, разумеется, легче справился бы с войной. (3) И все‑таки я, плывя на кораблях вдоль галльского побережья и узнав по одному только слуху о присутствии этого неприятеля, высадился, выслал вперед конницу, стал лагерем у берега Родана. (4) В конном сражении, – так как только конная часть моего войска имела счастье вступить в бой, – я разбил врага; пешие силы, которые уходили сломя голову, словно спасаясь бегством, я на суше настигнуть не мог; поэтому я вернулся к кораблям и как можно скорее, совершив такой огромный обход и по морю и по суше, пошел навстречу этому страшному неприятелю и встретил его почти у подножия Альп. (5) Как же вам кажется теперь, наткнулся ли я на врага по неосторожности, стараясь избегнуть битвы, или же, напротив, нарочно ищу столкновения, встречи с ним, вызываю и влеку его на бой? (6) Было бы любопытно убедиться на опыте, подлинно ли теперь, после двадцатилетнего промежутка, земля родила вдруг новых карфагенян или они все те же, что и прежние, которые сражались у Эгатских островов, которых вы выпустили с Эрика[143], оценив их в восемнадцать денариев за штуку; (7) подлинно ли этот Ганнибал – соперник Геркулеса в его походах[144], как он это воображает, или же данник и раб римского народа[145], унаследовавший это звание от отца. (8) Его, очевидно, преследуют тени злодейски умерщвленных сагунтийцев; а не то бы он вспомнил если не о поражении своего отечества, то по крайней мере о своей семье, об отце, о договорах, писанных рукою Гамилькара, того Гамилькара, который по приказанию вашего консула увел гарнизон с Эрика, (9) с негодованием и скорбью принял тяжкие условия, поставленные побежденным карфагенянам, покинул Сицилию и обязался уплатить дань римскому народу. (10) Поэтому я желал бы, воины, чтобы вы сражались не только с тем воодушевлением, с которым у вас вообще принято сражаться против врага, но и с особенной злобой и гневом, как будто вы видите своих же рабов, поднявших внезапно оружие против вас. (11) А ведь мы имели возможность переморить запертых на Эрике худшею среди людей казнью – голодом; имели возможность переплыть с победоносным флотом в Африку и в течение нескольких дней без всякого сопротивления уничтожить Карфаген. (12) Между тем мы вняли их мольбам, выпустили осажденных, заключили мир с побежденными, приняли их даже под свое покровительство, когда они изнемогали в Африканской войне[146]. (13) А они взамен этих благодеяний последовали за одержимым мальчишкою и идут осаждать наш родной город!

Да, как это ни горько, но вам предстоит ныне битва не за славу только, но и за существование отечества; (14) вы будете сражаться не ради обладания Сицилией и Сардинией, как некогда, но за Италию. (15) Нет за нами другого войска, которое могло бы в случае нашего поражения преградить путь неприятелю; нет других Альп, которые могли бы задержать его и дать нам время набрать новые войска. Здесь мы должны защищаться с такою стойкостью, как будто сражаемся под стенами Рима. (16) Пусть каждый из вас представит себе, что он обороняет не только себя, но и жену, и малолетних детей; пусть, не ограничиваясь этой домашнею тревогой, постоянно напоминает себе, что взоры римского сената и народа обращены на нас, (17) что от нашей силы и доблести будет зависеть судьба города Рима и римской державы».

42. (1) Таковы были слова консула к римскому войску. Ганнибал между тем счел за лучшее предпослать своей речи поучительный пример. Велев войску окружить место, на котором он готовил ему зрелище, он вывел на арену связанных пленников из горцев, приказал бросить им под ноги галльское оружие и спросил их через толмача, кто из них согласится, если его освободят от оков, сразиться с оружием в руках, с тем чтобы в случае победы получить доспехи и коня. (2) В ответ на это предложение все до единого потребовали, чтобы им дали оружие и назначили противника; когда был брошен жребий, каждый молился, чтобы судьба избрала его в бойцы, (3) и те, кому выпадал жребий, не помнили себя от радости и среди всеобщих поздравлений торопливо хватали оружие, с веселыми прыжками, как в обычае у этих племен; (4) когда же происходил бой, воодушевление было так велико – не только среди их товарищей по неволе, но и повсеместно среди зрителей, – что участь храбро умершего борца прославлялась едва ли не более, чем победа его противника[147].

43. (1) Когда несколько пар таким образом сразилось, Ганнибал, убедившись в благоприятном настроении войска, прекратил зрелище и, созвав воинов на сходку, произнес, говорят, пред ними такую речь: (2) «Если вы, воины, пожелаете отнестись к оценке вашей собственной участи с таким же воодушевлением, с каким вы только что отнеслись к чужой судьбе, представленной вам для примера, то победа наша. Знайте: неспроста было дано вам это зрелище; оно было картиной вашего положения. (3) Я думаю даже, что судьба связала вас более крепкими оковами и влечет вас с более непреодолимой силой, чем ваших пленников. (4) С востока и запада вы заключены между двух морей, не имея для бегства ни одного корабля. Впереди извивается река Пад, более широкая и более стремительная, чем даже Родан; а сзади угрожают вам Альпы, пройденные вами с трудом, когда вы еще не растратили своих сил. (5) Здесь, воины, ждет вас победа или смерть, здесь, где вы впервые встретились с врагом. Но, ставя вас перед необходимостью сражаться, судьба в то же время предлагает вам в случае победы самые высокие награды, какие только могут представить себе люди, обращаясь с молитвами к бессмертным богам. (6) Если бы мы готовились лишь Сицилию да Сардинию, отнятые у отцов наших[148], завоевать вновь своею доблестью, то и это было бы щедрым вознаграждением. Но все, что римляне добыли и собрали ценою стольких побед, все это должно перейти к вам вместе с самими владельцами. (7) Имея перед собой такую щедрую добычу, смело беритесь за оружие, и боги да благословят вас. (8) Слишком долго уже гоняли вы овец на пустынных горах Лузитании и Кельтиберии[149], не получая никакого вознаграждения за столько трудов и опасностей; (9) пора вам перейти на службу привольную и раздольную, пора потребовать богатой награды за свои труды; недаром же вы совершили такой длинный путь, через столько гор и рек, среди стольких вооруженных народов. (10) Здесь назначенный вам судьбою предел ваших трудов; здесь она, по истечении срока вашей службы, готовит вам награду по заслугам.

(11) Не думайте, чтобы победа была столь же трудной, сколь громко имя начатой войны: часто покорение презренного врага стоит потоков крови, а знаменитые народы и цари одолеваются чрезвычайно легко. (12) В данном же случае возможно ли даже сравнивать врагов с вами, если оставить в стороне пустой блеск римского имени? (13) Не буду я говорить о вашей двадцатилетней службе, ознаменованной столькими подвигами, увенчанной столькими победами. Но вы пришли сюда от Геркулесовых Столпов, от Океана, от последних пределов земли, через страны стольких диких народов Испании и Галлии: (14) а сразиться вам предстоит с новонабранным войском, в течение нынешнего же лета разбитым, побежденным и осажденным галлами, с войском, которое до сих пор еще неизвестно своему предводителю и не знает его. (15) Вот каковы войска; что же касается полководцев, то мне ли, только что не рожденному и, во всяком случае, воспитанному в палатке отца моего, знаменитого полководца, мне ли, покорителю Испании и Галлии, мне ли, победителю не только альпийских народов, но (что гораздо важнее) самих Альп, сравнивать себя с этим шестимесячным начальником[150], бежавшим от собственного войска? (16) Да ведь если сегодня же поставить перед ним римское и пунийское войска, но без их знамен, то я ручаюсь вам, он не сумеет сказать, которому войску он назначен в консулы. (17) Немало цены, воины, придаю я тому обстоятельству, что нет среди нас никого, перед глазами которого я не совершил бы множества воинских подвигов, нет никого, которому бы я не мог перечесть с указанием времени и места его доблестных дел, который не имел бы во мне зрителя и свидетеля своей удали. (18) И вот я, некогда ваш питомец, ныне же ваш предводитель, с вами, моими товарищами, тысячу раз похваленными и награжденными мною, намереваюсь выступить против людей, не знающих друг друга, друг другу незнакомых.

44. (1) Куда я ни обращаю свои взоры, все кругом меня дышит отвагой и силой. Здесь вижу я закаленных в войне пехотинцев, там – всадников благороднейших племен, одних – на взнузданных, других – на невзнузданных конях[151]; (2) здесь – наших верных и храбрых союзников, там – карфагенских граждан, влекомых в бой как любовью к отечеству, так и справедливым чувством гнева. (3) Мы начинаем войну, мы грозною ратью надвигаемся на Италию; мы потому уже должны обнаружить в сражении более смелости и стойкости, чем враг, что надежда и бодрость всегда в большей мере сопутствуют нападающему, чем отражающему нападение. (4) К тому же нас воспламеняет и подстрекает гнев за нанесенное нам возмутительное оскорбление: они ведь потребовали, чтобы им выдали для казни первым делом меня[152], предводителя, а затем и вас, осадивших Сагунт[153], и собирались, если бы нас им выдали, предать нас самым жестоким мучениям! (5) Этот кровожадный и высокомерный народ воображает, что все принадлежит ему, все должно слушаться его воли. Он считает своим правом предписывать нам, с кем нам вести войну, с кем жить в мире. Он назначает нам границы, запирает нас между гор и рек, не дозволяя переходить их, и сам первый переступает им же положенные границы. (6) „Не переходи Ибера!” – „Не буду”. – „Не трогай Сагунта!” – „Да разве Сагунт на Ибере?” – „Нужды нет; не смей двигаться с места!” – (7) „Стало быть, тебе мало того, что ты отнял у меня мои исконные провинции, Сицилию и Сардинию? Ты отнимаешь и Испанию, а если я уступлю ее тебе, грозишь перейти в Африку? Да что я говорю, «грозишь перейти»! Уже перешел!” Из двух консулов нынешнего года один отправлен в Африку, другой в Испанию. Нигде не оставлено нам ни клочка земли, кроме той, которую мы отвоюем с оружием в руках.

(8) У кого есть пристанище, кто в случае бегства может по безопасным и мирным дорогам добраться до родных полей, тому позволяется быть робким и малодушным. Вы же должны быть храбры; в вашем отчаянном положении всякий иной исход, кроме победы или смерти, для вас отрезан. Поэтому старайтесь победить; если даже счастье станет колебаться, то предпочтите смерть воинов смерти беглецов. (9) Если вы твердо запечатлели в своих сердцах эти мои слова, если вы исполнены решимости следовать им, то повторяю – победа ваша: бессмертные боги не дали человеку более сильного и победоносного оружия, чем презрение к смерти[154] ».

45. (1) Увещания эти в обоих лагерях произвели на воинов ободряющее впечатление. Римляне построили мост через Тицин и, сверх того, для защиты моста заложили крепостцу. (2) Ганнибал же, в то время как враги были заняты работой, посылает Магарбала с отрядом нумидийцев в пятьсот всадников опустошать поля союзных с римским народом племен, (3) наказав им, однако, по мере возможности щадить галлов и вести переговоры с их знатью, чтобы склонить их к отпадению. Когда мост был готов, римское войско перешло в область инсубров и расположилось лагерем в пяти милях от Виктумул[155], где стояло войско Ганнибала. (4) Тот быстро отозвал Магарбала и, ввиду предстоящего сражения полагая, что никогда не следует жалеть слов и увещеваний, способных воодушевить воинов, созвал их на сходку и сказал им в определенных словах, на какие награды им следует рассчитывать, сражаясь. (5) «Я дам вам землю, – сказал он им, – в Италии, в Африке, в Испании, где кто захочет, и освобожу от повинностей и вас самих, и ваших детей; если же кто вместо земли предпочтет деньги, я выдам ему вознаграждение деньгами. (6) Если кто из союзников пожелает сделаться гражданином Карфагена, я доставлю ему гражданские права; если же кто предпочтет вернуться домой, я позабочусь, чтобы он ни с кем из своих соотечественников не пожелал поменяться судьбою». (7) Даже рабам, последовавшим за своими господами, он обещал свободу, обязавшись отдать их господам по два невольника взамен каждого из них. (8) А чтобы все были уверены, что он исполнит свои обещания, он, схватив левой рукой ягненка, а правой камень кремень, обратился к Юпитеру и прочим богам с молитвой, чтобы они в случае, если он изменит своему слову, предали его такой же смерти, какой он предает ягненка[156], и вслед за молитвою разбил животному череп камнем. (9) При этом зрелище все, как будто сами боги поручились им за осуществление их надежд, единодушно и в один голос потребовали битвы, лишь в том одном видя отсрочку исполнения своих желаний, что их еще не повели на бой.

46. (1) Настроение римлян было далеко не такое бодрое: независимо от других причин они были испуганы недавними предзнаменованиями тревожного свойства. (2) В лагерь ворвался волк и, искусав тех, кто попался ему навстречу, невредимый ушел восвояси; а на дерево, возвышающееся над палаткой полководца, сел рой пчел[157]. (3) Совершив по поводу этих предзнаменований умилостивительные жертвоприношения, Сципион с конницею и легким отрядом метателей отправился вперед, чтобы на близком расстоянии осмотреть лагерь неприятеля и разузнать, какого рода его силы и какова их численность. Вдруг с ним встречается Ганнибал, который тоже, взяв с собой конницу, выступил вперед, чтобы исследовать окрестную местность. (4) В первое время они друг друга не видели, но затем пыль, поднимавшаяся все гуще и гуще под ногами стольких людей и лошадей, дала знать о приближении врагов. (5) Тогда оба войска остановились и стали готовиться к бою.

(5) Сципион поставил впереди метателей и галльских всадников, а римлян и лучшие силы союзников расположил в тылу; Ганнибал взял в центр тяжелую конницу, а крылья образовал из нумидийцев. (6) Но лишь поднялся воинский крик, метатели бросились бежать ко второй линии и остановились в промежутках между тыловыми отрядами. Начавшееся тогда конное сражение некоторое время велось с обеих сторон без решительного успеха; но в дальнейшем присутствие в строю пеших начало тревожить коней, и они сбросили многих всадников, другие же спешились сами, видя, что их товарищи, попав в опасное положение, теснимы неприятелем. Таким образом, сражение в значительной части шло уже пешее, (7) как вдруг нумидийцы, стоявшие по краям строя, сделали небольшой обход и показались в тылу римской конницы. Появление их испугало римлян, испуг увеличило ранение консула и опасность, ему угрожающая; последняя, однако, была устранена вмешательством его сына, который тогда был еще совсем юн. (8) (Это тот самый юноша, который позже прославился завершением этой войны и был прозван Африканским за блистательную победу над Ганнибалом и пунийцами)[158], (9) Впрочем, в беспорядочное бегство обратились в основном одни только метатели, первыми подвергшиеся нападению нумидийцев; всадники же сплотились вокруг консула и, защищая его не только оружием, но и своими телами, вернулись вместе с ним в лагерь, отступая без страха и в полном порядке.

(10) Целий приписывает рабу лигурийского происхождения подвиг спасения консула[159]. Что касается меня, то мне было бы приятнее, если бы участие его сына оказалось достоверным; в пользу этого мнения и большинство источников, и народная молва.

47. (1) Это первое сражение с Ганнибалом доказало с очевидностью, что пунийская конница лучше римской и поэтому война на открытых полях, вроде тех, что между Падом и Альпами, для римлян неблагоприятна. (2) Ввиду этого Корнелий в следующую ночь велел потихоньку собраться и, оставив Тицин, поспешил к Паду, чтобы спокойно, не подвергаясь нападению со стороны врага, перевести свое войско по мосту, наведенному им через реку, пока мост еще не разрушен. (3) И действительно, римляне достигли Плацентии раньше, чем Ганнибал получил достоверное известие о том, что они покинули Тицин; все же он захватил до шестисот отставших воинов, слишком медленно разрушавших мост на левом берегу Пада. По мосту он пройти не мог, так как, лишь только оба конца были разрушены, вся средняя часть понеслась вниз по течению.

(4) Целий утверждает, что Магон[160] с конницей и испанской пехотой немедленно переплыл через реку, а сам Ганнибал перевел остальное войско вброд несколько выше, выстроив слонов в один ряд, чтобы ослабить напор реки. Это вряд ли покажется вероятным тем, кто знаком с этой рекой[161]; (5) неправдоподобно, чтобы всадники без вреда для оружия и коней могли преодолеть столь стремительную реку, даже если допустить, что все испанцы переплыли ее на своих надутых мехах[162]; а чтобы найти брод через Пад, по которому можно было бы перевести отягченное обозом войско, следовало сделать обход, на который, полагаю я, потребовалось бы немало дней. (6) По моему мнению, гораздо более заслуживают доверия те источники, по которым Ганнибал после двухдневных поисков едва мог найти место для наведения моста через реку; по мосту были посланы вперед всадники и легкие отряды испанцев. (7) Пока Ганнибал, который задержался у реки Пад, выслушивая галльские посольства[163], переправлял тяжелую пехоту, Магон со всадниками, оставивши мост и пройдя вниз по реке на расстояние одного дня пути, достиг Плацентии, где стояли враги. (8) Несколько дней спустя Ганнибал укрепился лагерем в шести милях от Плацентии, а на следующий день, выстроив войско в виду неприятеля, предложил ему битву.

48. (1) В следующую ночь воины из галльских вспомогательных отрядов произвели в римском лагере резню, причинившую, впрочем, более тревоги, чем вреда. (2) Около двух тысяч пехотинцев и двухсот всадников, умертвив стоявших у ворот лагеря караульных[164], бежали к Ганнибалу. Пуниец принял их ласково, воспламенил их усердие, обещав им несметные награды, и в этом настроении разослал их по домам, с тем чтобы они побудили к восстанию своих соплеменников. (3) Сципион решил, что эта резня – сигнал к возмущению всех галлов, что все они, зараженные этим злодеянием, точно бешенством, поднимут оружие против него; и вот он, (4) несмотря на страдания, которые ему все еще причиняла рана, в четвертую стражу[165] следующей ночи тихо, без сигналов, снял лагерь и двинулся к Требии[166], где местность была выше и изобиловала холмами, недоступными для конницы. (5) Это движение не прошло так же незаметно, как раньше на Тицине: Ганнибал послал нумидийцев, а затем и всю остальную конницу и расстроил бы по крайней мере последние ряды уходивших, если бы нумидийцы, жадные до добычи, не свернули в пустой римский лагерь. (6) Пока они там обшаривали все углы и теряли время, не находя ничего такого, что могло бы их мало‑мальски достойным образом вознаградить за эту потерю, враг ускользнул у них из рук. Увидев, что римляне уже перешли Требию и заняты размежеванием своего лагеря, они убили тех немногих отставших воинов, которых им удалось захватить по сю сторону реки. (7) А Сципион, не в силах долее переносить мучения, которые ему причиняла рана, разбередившая дорогою, и считая, сверх того, нужным обождать прибытия коллеги, об отозвании которого из Сицилии он уже слышал, стал укреплять облюбованное им место недалеко от реки, которое показалось ему наиболее безопасным для лагеря.

(8) В некотором расстоянии от него расположился лагерем Ганнибал. Насколько он радовался победе, одержанной его конницей, настолько же был озабочен недостатком продовольствия, который становился с каждым днем ощутительнее для его войска, шедшего по вражеской земле и нигде поэтому не находившего заготовленных припасов[167]; чтобы помочь беде, (9) он послал часть своего войска к местечку Кластидию[168], в котором римляне устроили чрезвычайно богатый склад хлеба. В то время как его воины готовились действовать силой, возникла надежда на измену со стороны осажденных: и действительно, за небольшую сумму – всего четыреста золотых монет – начальник сторожевого отряда Дазий из Брундизия[169] дал себя подкупить и Кластидий сдался Ганнибалу. Этот город служил пунийцам житницей все время, пока они стояли на Требии. (10) С пленными из сдавшегося гарнизона Ганнибал обошелся мягко, чтобы с самого же начала военных действий приобрести славу кроткого человека.

49. (1) Таким образом, сухопутная война остановилась на берегах Требии; тем временем флот действовал на море около Сицилии и близких к Италии островов и под начальством консула Семпрония, и до его прибытия. (2) Из двадцати квинкверем, посланных карфагенянами с тысячью воинов опустошать италийское побережье, девять пристало к Липаре, восемь – к острову Вулкана, а три были занесены волнами в пролив[170]. (3) Когда в Мессане их заметили, сиракузский царь Гиерон[171], дожидавшийся тогда в Мессане прибытия римского консула, отправил против них двенадцать кораблей, которые и захватили их, не встретив никакого сопротивления, и отвели в мессанскую гавань. (4) От пленников узнали, что независимо от посланного в Италию флота в двадцать кораблей, к которому принадлежали они сами, еще тридцать пять квинкверем плывут в Сицилию, чтобы побудить к восстанию старинных союзников[172]. (5) «Их главное назначение, – говорили пленные, – занять Лилибей[173]; но, вероятно, та же буря, которая разбросала наш флот, занесла их к Эгатским островам»[174]. (6) Царь тогда написал претору Марку Эмилию, чьею провинцией была Сицилия, письмо, в котором он сообщал ему известие в том виде, в каком его слышал, и дал совет занять Лилибей сильным караульным отрядом. (7) Тотчас же претор разослал по городам[175] легатов и трибунов с поручением призвать тамошние римские отряды к возможно большей бдительности, но прежде всего поспешил сосредоточить в Лилибее свои военные силы; зачисленным во флот союзникам был дан приказ снести на корабли готовой пищи на десять дней, (8) чтобы они могли по первому же сигналу без всякого промедления сесть на суда, а по всему побережью были разосланы часовые наблюдать с вышек за приближением неприятельского флота. (9) Благодаря этим мерам карфагеняне, хотя они и старались дать кораблям такой ход, чтобы подплыть к Лилибею до рассвета, были все‑таки замечены, тем более что и луна светила всю ночь, а корабли неслись на всех парусах. (10) Тотчас с вышек был подан сигнал, в городе подняли тревогу, и суда наполнились матросами; часть воинов заняла стены и сторожевые посты у ворот, другая часть села на корабли. (11) Карфагеняне, заметив, что им придется иметь дело с людьми, приготовившимися их встретить, до восхода солнца держались в некотором отдалении от гавани, снимая тем временем паруса и, приспособляя свой флот к битве. (12) Когда же рассвело, они отступили к открытому морю, чтобы самим иметь более простора для битвы и дать врагу возможность свободно вывести свои корабли из гавани. (13) Римляне со своей стороны не уклонялись от сражения; их воодушевляло воспоминание о подвигах, совершенных ими вблизи этих мест[176], и они полагались па многочисленность и храбрость воинов.

50. (1) Итак, они выплыли в открытое море. Римляне хотели помериться силами на близком расстоянии и вступить в рукопашный бой[177]; (2) пунийцы, напротив, уклонялись от него, предпочитали действовать искусством, а не силой и сражаться корабль с кораблем, а не человек с человеком и меч с мечом. (3) Они поступали вполне разумно: насколько их флот изобиловал матросами и гребцами, настолько он уступал римскому числом воинов, так что всякий раз, когда их корабль сцеплялся с римским, число вооруженных, вступивших в схватку, было далеко не одинаково. (4) Когда это отношение было замечено, то римляне еще более ободрились л сознании своего численного превосходства, а карфагеняне, убедившись в своей сравнительной слабости, окончательно пали духом. (5) Тотчас же семь пунийских кораблей были захвачены, остальные бежали. Матросов и воинов на пленных кораблях было тысячу семьсот человек, в их числе – три знатных карфагенянина. (6) Римский флот вернулся в гавань невредимый; только один корабль оказался с пробитым бортом, но и его удалось спасти.

(7) Вслед за этим сражением, еще до распространения вести о нем среди мессанцев, прибыл в Мессану консул Тиберий Семпроний. В проливе его встретил царь Гиерон с выстроенным в боевой порядок флотом; перешедши с царского корабля на консульский, (8) он поздравил консула с благополучным прибытием его самого, войска и флота и пожелал ему счастья и успехов в Сицилии. (9) Затем он изложил ему положение дел на острове, рассказал о покушениях карфагенян, обещал быть на старости лет таким же верным союзником римского народа, каким был в молодости[178], в первую войну, и (10) обязался безвозмездно доставлять легионам и флоту хлеб и одежду. «Большая опасность,– прибавил он,– грозит Лилибею и приморским городам; есть в них люди, которым перемена правления пришлась бы по вкусу». (11) Ввиду этих обстоятельств консул решил без всякой проволочки отправиться с флотом в Лилибей; царь и царский флот отправились вместе с ним. Уже во время плавания они узнали, что под Лилибеем состоялось сражение и что неприятельские корабли частью были захвачены, частью бежали.

51. (1) В Лилибее консул отпустил Гиерона с царским флотом, оставил для охраны сицилийского побережья претора, а сам отправился к острову Мелита[179], который был занят карфагенянами. (2) При его прибытии начальник гарнизона Гамилькар, сын Гисгона, сдался ему без малого с двумя тысячами воинов, городом и всем островом. Отсюда римляне через несколько дней вернулись в Лилибей, и пленные, которых взял претор, равно как и те, которые сдались консулу, были проданы с торгов. (3) Рассудив, что с этой стороны никакая опасность Сицилии более не угрожает, консул отправился к островам Вулкана, где, по слухам, стоял пунийский флот. Но вблизи этих островов не нашли уже ни одного неприятельского воина; (4) враг отправился опустошать италийское побережье, совершил набег на окружавшие Вибон[180] поля и стал угрожать самому городу. (5) Возвращаясь в Сицилию, консул получил известие о высадке врагов в окрестностях Вибона, а также и письмо сената, гласившее, что Ганнибал перешел в Италию и что ему следует без всякого промедления спешить на помощь товарищу. (6) Под гнетом стольких одновременных забот он тотчас же посадил войско на суда и послал его по Адриатическому морю в Аримин[181], (7) поручил своему легату Сексту Помпонию охранять с двадцатью пятью военными кораблями окрестности Вибона и вообще италийское побережье, пополнил флот претора Марка Эмилия, доведя его численность до пятидесяти кораблей, а сам, упорядочив сицилийские дела, на десяти кораблях поплыл вдоль берега Италии и достиг Аримина. Застав здесь свое войско, он отправился вместе с ним к Требии, где и соединился со своим товарищем.

52. (1) И вот уже оба консула и все римские силы были выставлены против Ганнибала; этим ясно было высказано, что если не удастся защитить римское государство этими войсками, то другой надежды уже нет. (2) Все же один консул[182], проученный несчастным исходом последнего конного сражения и полученной раной, советовал ждать; напротив, другой[183], будучи свеж духом, сгорал нетерпением и не хотел даже слышать об отсрочке. (3) Галлы, населявшие в те времена всю местность между Требией и Падом, в этом споре двух могущественных народов заискивали у обеих сторон, и было ясно, что они стараются обеспечить себе милость того, кто выйдет победителем[184]. (4) Римляне относились к этому достаточно благосклонно, довольные и тем, что они не бунтуют; Пуниец, напротив, был возмущен: сами же они, твердил он, призвали его для возвращения им свободы! (5) Чтобы излить на них свой гнев и вместе с тем доставить воинам добычу, он велел отряду из двух тысяч пехотинцев и тысячи всадников – последние были большею частью нумидийцы, но были между ними и галлы – опустошать весь край сплошь до берегов Пада. (6) Тогда беспомощные галлы, до тех пор колебавшиеся, поневоле отшатнулись от обидчиков и пристали к тем, в которых они видели мстителей за причиненную им обиду; отправив послов к консулам, они просили их прийти на помощь стране, бедствующей будто бы вследствие чрезмерной преданности ее жителей римлянам. (7) Корнелий не считал время благоприятным для вооруженного вмешательства[185], да и повод ему не нравился: он не питал никакого доверия ко всему галльскому племени после недавней измены бойев[186], не говоря уже о многих других его коварных поступках, которые могли быть забыты вследствие их давности. (8) Семпроний, напротив, утверждал, что лучшим средством к удержанию союзников в верности будет защита тех из них, которые первые попросили о помощи. (9) А так как его товарищ продолжал колебаться, то он послал свою конницу, прибавив к ней тысячу пехотинцев, большею частью из метателей, за Требию защищать землю галлов. (10) Напав неожиданно на рассыпавшихся без всякого порядка неприятелей, большинство из которых к тому же было обременено добычей, они произвели между ними страшное смятение: многих они убили, а остальных преследовали до самого лагеря и сторожевых постов врага. Здесь они принуждены были отступить перед высыпавшей из лагеря толпой вооруженных, но, получив подкрепление, возобновили бой. (11) С этого времени ход битвы был разнообразен: римляне то напирали, то отступали, в конце концов успех был одинаков с обеих сторон. Все же потери, понесенные карфагенянами, были крупнее, а потому слава победы осталась за римлянами.

53. (1) Никому эта слава не казалась такой великой и такой несомненной, как самому консулу. Он был вне себя от радости, что победил именно той частью войска[187], которая под начальством другого консула была разбита. (2) «Воины,– говорил он,– вновь ободрились и воспрянули духом, и никто, кроме товарища по должности, не желает отсрочки сражений. Он один, больной душой еще более, чем телом, помня о своей ране, боится строя и оружия. Но нельзя же всем предаваться малодушию по милости одного больного человека. (3) К чему отлагать битву и напрасно терять время? Какого еще третьего консула и войска[188] дожидаемся мы? (4) А лагерь карфагенян находится в Италии, почти в виду Рима! Они нападают уже не на Сицилию и Сардинию, которую мы отняли у побежденных, не на Испанию по сю сторону Ибера – они изгоняют нас, римлян, из нашего же отечества, из земли, в которой мы родились! (5) Как застонали бы наши отцы, не раз рубившиеся под стенами Карфагена[189], если бы они могли видеть, как мы, их дети, два консула с двумя консульскими войсками, находясь в средине Италии, в ужасе прячемся в своем лагере, между тем как Пуниец поработил всю землю между Альпами и Апеннинами!» (6) Это твердил он и своему больному товарищу, сидя у его постели, и перед своей палаткой, нисколько не стесняясь присутствием воинов. Его подзадоривали и приближающиеся выборы, после которых дальнейшее ведение войны могло быть поручено новым консулам, и возможность, пользуясь болезнью товарища, присвоить всю славу себе одному. (7) При таких обстоятельствах возражения Корнелия ни к чему не вели: Семпроний велел воинам готовиться к скорой битве.

Ганнибал, понимавший, какой образ действия всего целесообразнее для врагов, собственно, не мог рассчитывать, что консулы станут действовать неосторожно и наобум; (8) все же он знал, как опрометчив и самонадеян один из них, ознакомившись с его характером заранее, по слухам, а затем и на опыте, и полагал, что удачный исход его стычки с грабителями сделал его еще самонадеяннее: ввиду этого он не терял надежды, что ему представится удобный случай дать сражение. (9) Со своей стороны он заботливо старался не пропустить такого случая именно теперь, пока воины врага были неопытны[190], пока более дельный из обоих предводителей вследствие своей раны был неспособен руководить военными действиями, (10) пока, наконец, галлы были бодры духом; он знал, что эта густая толпа последует за ним тем неохотнее, чем дальше он поведет ее из дому. (11) Итак, он надеялся, что сражение вскоре состоится, и во чтобы то ни стало желал дать его, даже если бы враги стали медлить. А когда лазутчики из галлов (они безопасней всего могли доставлять ему требуемые сведения, так как их соплеменники служили в обоих лагерях) донесли ему, что римляне готовы вступить в бой, Пуниец стал отыскивать место, удобное для засады.

54. (1) Между его лагерем и Требией протекал ручей с высокими берегами, обросшими камышом и разными кустарниками и деревьями, какие обыкновенно вырастают на невозделанной почве. Ганнибал лично осмотрел это место и убедился, что тут легко можно скрыть даже всадников. (2) Вернувшись, он сказал своему брату Магону: «Вот то место, которое тебе следует занять. Выбери по сотне человек из пехоты и конницы и явись с ними ко мне в первую стражу; теперь пора отдохнуть». (3) С этими словами он отпустил военный совет. (3) Вскоре Магон с избранными воинами явился. «Я вижу, что вы могучи, – сказал им Ганнибал, – но чтобы вы были сильны не только удалью, но и числом, каждый из вас пусть выберет из своей турмы или манипула[191] по девяти похожих на него храбрецов. Магон покажет вам место, которое вам следует занять; перед вами враги, ничего в такого рода хитростях не смыслящие». (4) В конце концов он отослал Магова с тысячью всадников и тысячью пехотинцев. На рассвете Ганнибал велит нумидийской коннице перейти Требию, подскакать к воротам непрятельского лагеря и, бросая дротиками в караульных, вызвать врага на бой, а затем, когда сражение загорится, медленным отступлением заманить его на эту сторону реки. (5) Таково было поручение, данное нумидийцам, остальным же начальникам как пехоты, так и конницы было предписано, чтобы они велели всем воинам закусить, а затем надеть оружие, оседлать коней и ждать сигнала к битве.

(6) Лишь только нумидийцы произвели тревогу, Семпроний, сгорая жаждой вступить в бой, по установленному уже заранее плану вывел в поле сначала всю конницу – на эту часть своих сил он более всего полагался, – затем шесть тысяч пехотинцев, а затем и все другие силы. (7) Было как раз время зимнего солнцеворота, шел снег[192]; местность, лежавшая между Альпами и Апеннинами, была особенно сурова от близости рек и болот. (8) К тому же люди и лошади были выведены торопливо – не было времени ни поесть, ни как‑то защитить себя от холода; они и так уже зябли, а чем далее они входили в поднимавшийся из реки туман, тем сильнее пробирала их дрожь. (9) Но вот они пустились преследовать бегущих нумидийцев и вошли в воду, а она, поднявшись вследствие ночного дождя, достигала им до груди. Когда они вышли на тот берег, все до того окоченели, что едва были в состоянии держать оружие в руках; к тому же они, так как часть дня уже прошла, изнемогали от усталости в от голода.

55. (1) Все это время воины Ганнибала грелись у костров, разведенных перед палатками, натирали тело оливковым маслом, которое им разослали по манипулам, и спокойно ели. Когда был дан сигнал, что враги перешли реку, они, бодрые душой и телом, взялись за оружие и выступили в поле. (2) Балеарцев[193] и легкую пехоту (их было около восьми тысяч человек) Ганнибал поместил впереди знамен, за ними – тяжеловооруженных пехотинцев, ядро и силу своего войска; по обоим крыльям была рассыпана десятитысячная конница, на крыльях же поставлены и слоны. (3) Консул, заметив, что его конница, понесшаяся врассыпную вслед за нумидийцами, слишком неосторожно зашла вперед и встретила неожиданное сопротивление, отозвал ее обратно, дав знак к отступлению, и расставил по крыльям, взяв в центр пехоту. (4) Римлян было восемнадцать тысяч, союзников и латинов двадцать тысяч; к ним следует прибавить вспомогательные отряды ценоманов[194], единственного галльского племени, сохранившего верность римлянам. Таковы были силы сразившихся.

(5) Начали сражение балеарцы. Встретив, однако, сильный отпор со стороны легионов, легкая пехота поспешно разделилась и была разведена по крыльям. (6) Вследствие этого ее движения положение римской конницы сразу стало очень затруднительным. И без того уже трудно было держаться четырем тысячам всадников против десяти тысяч, людям уставшим против людей, большею частью еще свежих, а тут еще балеарцы засыпали их градом дротиков. (7) В довершение всего слоны, шествовавшие на краях впереди конницы, наводили ужас на воинов, но еще более пугали лошадей, притом не только своим видом, но и непривычным запахом. И вот поле на широком пространстве покрылось беглецами. (8) Римская пехота дралась не менее храбро, чем карфагенская, но была значительно слабее. Пуниец, незадолго до битвы отдыхавший, вступил в бой со свежими еще силами; римлянам, напротив, голодным, уставшим, с окоченевшими от мороза членами, всякое движение стоило труда. Все же они взяли бы одной храбростью, если бы против них стояла только пехота; (9) но здесь балеарцы, прогнав конницу, метали свои дротики им во фланги, тут слоны напирали уже на самую средину переднего строя, а там вдруг Магон с нумидийцами, мимо засады которых пехота пронеслась, ничего не подозревая, появился в тылу и привел задний ряд в неописуемое замешательство. (10) И все‑таки среди всех этих бедствий, окружавших ее со всех сторон, пехота крепко держалась некоторое время; наиболее успешно отразила она вопреки всеобщему ожиданию натиск слонов. (11) Легкие пехотинцы, особо для этого отряженные, забросали их дротиками и обратили в бегство, а затем, преследуя бегущих, кололи под хвост, где у них кожа тоньше и ранить их поэтому легче.

56. (1) Заметив, что слоны в исступлении начинают уже бросаться на своих, Ганнибал велел удалить их из середины и отвести на левый край, чтобы они пришлись против вспомогательных отрядов галлов. Тут они сразу вызвали повсеместное бегство, и ужас римлян достиг пределов, когда они заметили, что их союзники разбиты. (2) Пришлось им образовать круг[195]. При таких обстоятельствах приблизительно десять тысяч, не видя другой возможности спастись, прорубились через центр африканской пехоты, укрепленной галльскими вспомогательными отрядами, нанесши врагу страшный урон. (3) Отсюда они, не будучи в состоянии вернуться в лагерь, от которого их отделяла река, и не видя из‑за дождя, куда им направиться, чтобы прийти на помощь своим, прямым путем проследовали в Плацентию. (4) По их примеру было сделано много попыток пробиться в различные стороны; направившиеся к реке были либо поглощены водоворотами, или застигнуты врагами, если не решались войти в реку; (5) те, которые в беспорядочном бегстве рассыпались по равнине, последовали за отступающим отрядом и достигли Плацентии; другим страх перед врагами внушил смелость войти в реку, и они, перешедши ее, добрались до лагеря.

(6) У карфагенян слякоть и невыносимые холода погубили много людей и вьючных животных и почти всех слонов[196]. (7) Далее Требии они врага не преследовали и вернулись в лагерь до того оцепеневшими от холода, что едва радовались своей победе[197]. (8) Поэтому в ночь, когда воины, оставленные в римском лагере для его охраны, а равно и спасшиеся туда бегством и большею частью почти безоружные, на плотах переправлялись через Требию[198], карфагеняне действительно ничего не заметили среди шума, производимого дождем, (9) или же, не будучи уже в состоянии двигаться от усталости и ран, притворились, что ничего не замечают. Таким образом консул Сципион тихо и беспрепятственно привел войско в Плацентию, а оттуда через Пад в Кремону[199], чтобы зимовка двух войск не ложилась непосильной тяжестью на одну колонию[200].

57. (1) Ужас, распространившийся в Риме при известии об этом поражении, не поддается никакому описанию. «Вот‑вот, думали римляне, – появятся знамена врага, приближающегося к городу Риму, (2) и нет надежды, нет помощи, нет возможности спасти от его натиска ворота и стены столицы. Когда один консул был побежден на Тицине, мы могли отозвать другого из Сицилии. Теперь оба консула, оба консульских войска разбиты; откуда взять других предводителей, другие легионы?» (3) Так рассуждали они в испуге, как вдруг вернулся консул Семпроний, Подвергаясь страшной опасности, он пробрался сквозь рассеявшуюся повсюду для грабежа неприятельскую конницу, ведомый лишь отвагою, а не расчетом и даже не надеждой обмануть бдительность врага или оказать ему сопротивление, если бы его открыли. (4) Он провел консульские выборы, что было тогда наиболее насущной потребностью[201], и затем вернулся на зимние квартиры. Консулами были избраны Гней Сервилий и Гай Фламиний.

(5) Римлянам, впрочем, даже зимовать не дали спокойно. Всюду рыскали нумидийские всадники или же – если местность была для них слишком неровной – кельтиберы и лузитанцы[202]. Римляне были, таким образом, отрезаны решительно от всякого подвоза продовольствия, не считая лишь того, что доставлялось им на кораблях по реке Пад. (6) Была недалеко от Плацентии торговая пристань, окруженная сильными укреплениями и охраняемая многочисленным гарнизоном. В надежде взять эту крепость силой Ганнибал выступил, взяв с собой конницу и легкую пехоту; а так как он в тайне видел главный залог успешности предприятия, то нападение было произведено ночью. Все же ему не удалось обмануть караульных, (7) и внезапно был поднят такой крик, что его было слышно даже в Плацентии. Таким образом, на рассвете явился консул[203] с конницей, велев легионам следовать за ним в боевом порядке. (8) Еще до их прибытия обе конницы сразились, а так как Ганнибал, получив рану, был вынужден оставить битву, то враги пали духом и караульный отряд был блестящим образом спасен. (9) Но отдых продолжался всего несколько дней. Едва дав ране зажить, Ганнибал быстро двинулся к Виктумулам[204], чтобы захватить их приступом. (10) В галльскую войну[205] это место служило римлянам житницей; затем, так как оно было укреплено, туда стали стекаться со всех сторон окрестные обитатели, принадлежавшие к различным племенам; тогда же страх перед опустошениями заставил многих крестьян поселиться там. (11) И вот эта толпа, услышав о доблестной защите крепости под Плацентией, воодушевилась мужеством, взялась за оружие и вышла навстречу Ганнибалу. (12) Войска встретились на дороге скорее в походном, чем в боевом порядке; а так как с одной стороны дралась нестройная толпа, а с другой – уверенные друг в друге вожди и войско, то тридцать пять тысяч человек были обращены в бегство сравнительно немногими. (13) На следующий день город сдался и принял в свои стены пунийский отряд. Горожанам было велено выдать оружие; они тотчас повиновались; вдруг раздался сигнал грабить город, как будто победители взяли его с боя. (14) Ни одно из бедствий, которые летописцы в подобных случаях считают достойными упоминания, не миновало жителей: все, что только могли придумать своеволие, жестокость и бесчеловечная надменность, обрушилось на этих несчастных. Таковы были зимние походы Ганнибала.

58. (1) Затем был дан воинам кратковременный отдых, (2) пока стояли невыносимые морозы; а с первыми, еще сомнительными признаками приближения весны Ганнибал оставил зимние квартиры и повел войско в страну этрусков, рассчитывая убеждением или силой привлечь и этот народ на свою сторону, подобно тому как сделал это с галлами и лигурийцами. (3) Но во время перехода через Апеннины его застигла такая страшная буря, что в сравнении с ней даже ужасы Альп показались почти ничем. Дождь и ветер хлестали пунийцев прямо в лицо и с такой силой, что они или были принуждены бросать оружие, или же, если пытались сопротивляться, сами падали наземь, пораженные силой вьюги. На первых порах они только остановились. (4) Затем, чувствуя, что ветер захватывает им дыхание и щемит грудь, они присели, повернувшись к нему спиною. (5) Вдруг над их головами застонало, заревело, раздались ужасающие раскаты грома, засверкали молнии; (6) пока они, оглушенные и ослепленные, от страха не решались двинуться с места, грянул ливень, а ветер подул еще сильнее. Тут они наконец убедились в необходимости расположиться лагерем на том самом месте, где были застигнуты непогодой. (7) Но это оказалось лишь началом новых бедствий. Нельзя было ни развернуть полотнище, ни водрузить столбы, а если и удавалось раскинуть палатку, то она не оставалась на месте; все разрывал и уносил ураган. (8) А тут еще тучи, занесенные ветром повыше холодных вершин гор, замерзли и стали сыпать градом в таком количестве, что воины, махнув рукой на все, бросились на землю, скорее погребенные под своими палатками, чем прикрытые ими; (9) за градом последовал такой сильный мороз, что, если кто в этой жалкой куче людей и животных хотел приподняться и встать, он долго не мог этого сделать, так как жилы окоченели от стужи и суставы едва могли сгибаться. (10) Наконец резкими движениями они размялись и несколько ободрились духом; кое‑где были разведены огни; если кто чувствовал себя слишком слабым, то прибегал к чужой помощи. (11) В продолжение двух дней оставались они на этом месте, как бы в осаде; погибло много людей, много вьючных животных, а также и семь слонов из тех, которые уцелели после сражения на Требии.

59. (1) Спустившись с Апеннин, Ганнибал Двинулся назад, к Плацентии, и остановился в десяти милях от города; в следующий день он повел против врага двенадцать тысяч пехотинцев и пять тысяч всадников. (2) Консул Семпроний, вернувшийся уже к этому времени из Рима, не уклонился от боя; в этот день расстояние между обоими лагерями не превышало трех миль. (3) На другой день они сразились с замечательным мужеством, но с переменным счастьем. В первой стычке римляне имели решительный перевес: они не только победили в поле, но, погнав врага, преследовали его до самого лагеря, а затем произвели нападение и на самый лагерь. (4) Ганнибал, расставив немногих защитников вдоль вала и у ворот, остальным велел сплотиться вокруг него на средней площади лагеря и с напряженным вниманием ждать сигнала к вылазке. (5) В девять часов дня[206] римский полководец, видя, что воины только напрасно истощают свои силы и что все еще нет никакой надежды взять лагерь, дал знак к отступлению. (6) Узнав об этом и заметив, что бой прекратился и неприятель отступает от его лагеря, Ганнибал тотчас же из правых и левых ворот выпускает против врага конницу, а сам отборной пехотой устремляется через средние ворота. (7) Если бы время дня позволяло обоим войскам дать более продолжительный бой, то вряд ли какое‑нибудь иное сражение ознаменовалось бы большим ожесточением и большим числом убитых с обеих сторон; (8) теперь же, как ни храбро дрались воины, а ночь заставила их разойтись. Таким образом, потери были меньше, чем можно было ожидать по остервенению, с каким противники бросились друг на друга; а так как обе стороны сражались с одинаковым почти успехом, то и число убитых к окончанию боя было одинаково; пало не более как по шестьсот пехотинцев и вполовину против этого числа всадников. (9) Все же потери римлян были ощутительнее, чем можно было предположить, судя по одному числу павших; было убито довольно много людей всаднического сословия[207], пять военных трибунов и три начальника союзников[208]. (10) После этого сражения Ганнибал отступил к лигурийцам, а Семпроний к Луке[209]. Лигурийцы выдали входящему в их пределы Ганнибалу двух римских квесторов, Гая Фульвия и Луция Лукреция, которых они захватили обманом, и, сверх того, двух военных трибунов и пять лиц всаднического сословия, большею частью сыновей сенаторов; это они сделали для того, чтобы он убедился в их мирном настроении и желании быть союзниками карфагенян[210].

60. (1) Пока все это происходит в Италии[211], Гней Корнелий Сципион, посланный с флотом и войском в Испанию, (2) отправился от устьев Родана и, обогнув Пиренеи, пристал в Эмпориях[212]. Высадив здесь войско, (3) он начал с леетанов[213] и мало‑помалу подчинил Риму все побережье до реки Ибер, то возобновляя прежние союзы, то заключая новые. (4) Приобретя при этом славу кроткого и справедливого человека, он распространил свое влияние не только на приморские народы, но и на более дикие племена, населявшие гористую область внутри страны, и не только заключил с ними мир, но и сделал их своими союзниками и набрал среди них несколько сильных вспомогательных отрядов.

(5) Испания по сю сторону Ибера была провинцией Ганнона[214]; его Ганнибал оставил защищать эту страну. Полагая, что следует идти навстречу врагу, не дожидаясь всеобщего бунта, он остановился лагерем в виду неприятеля и вывел свое войско в поле. (6) Римский полководец также счел лучшим не откладывать сражения; зная, что ему войны с Ганноном и Газдрубалом не миновать, он предпочитал иметь дело с каждым порознь, чем с обоими вместе. (7) Сражение было не особенно напряженным; шесть тысяч неприятелей было убито, две тысячи взято в плен, сверх того, еще охрана лагеря, который также был взят, и сам полководец с несколькими вельможами[215]. (8) При этом было завоевано и местечко Циссис[216], лежавшее недалеко от лагеря; впрочем, найденная в нем добыча состояла из предметов небольшой стоимости – главным образом грубой утвари и негодных рабов. (9) Зато захваченная в лагере добыча обогатила римских воинов, так как не только побежденное войско, но и то, которое под знаменами Ганнибала служило в Италии, оставило всю свою более или менее ценную собственность по ту сторону Пиренеев, чтобы она не оказалась тяжелым бременем для несущих.

61. (1) Газдрубал, прежде чем достоверная весть об этом поражении могла дойти до него, переправился через Ибер с восемью тысячами пеших и тысячью всадников в тщетной надежде выйти навстречу римлянам при первом их появлении в стране. Узнав, что карфагеняне разбиты наголову под Циссисом и их лагерь взят, он повернул к морю. (2) Недалеко от Тарракона[217] он застиг флотских воинов[218] и моряков, бродивших отдельными шайками по полям, как это бывает обыкновенно после успеха. Пустив против них врассыпную свою конницу, он многих перебил, а остальных в крайнем замешательстве прогнал к кораблям. (3) Не решаясь, однако, более оставаться в этих местах, чтобы его не застиг Сципион, он удалился за Ибер. (4) В самом деле, Сципион, узнав о прибытии новых врагов, поспешно двинулся со своим войском против них; наказав нескольких начальников кораблей и оставив в Тарраконе небольшой отряд, он вернулся с флотом в Эмпории. (5) Не успел он удалиться, как вдруг опять появился Газдрубал, побудил к возмущению племя илергетов, которое дало было Сципиону заложников, и с их же молодежью стал опустошать поля верных римлянам союзников. (6) Но лишь только Сципион выступил с зимних квартир, он опять оставил всю область по сю сторону Ибера; Сципион же вторгся с войском в пределы илергетов, брошенных виновником их возмущения, загнал всех в их главный город Атанагр[219] и осадил. (7) Через несколько дней ему удалось снова принять в подданство илергетов[220], он велел им поставить еще больше против прежнего заложников я наказал их, сверх того, еще денежной пеней. (8) Отсюда он двинулся к авсетанам[221], которые также были союзниками пунийцев, и осадил их город. Когда же лацетаны[222] поспешили выручать соседей, Сципион ночью, недалеко от города, когда лацетаны намеревались войти в него, устроил им засаду. (9) Около двенадцати тысяч было убито; почти все потеряли оружие и, рассеявшись по полям, убежали восвояси. Да и осажденных защищала только зима, от которой осаждающие терпели много невзгод. (10) Тридцать дней продолжалась осада, и все это время глубина снега редко бывала менее четырех футов; но зато он так завалил римские осадные щиты и навесы, что им они были спасены от поджигательных снарядов, которые враги неоднократно бросали в них. (11) В конце концов, когда вождь авсетанов Амузик спасся бегством к Газдрубалу, они сдались, обязавшись уплатить двадцать талантов серебра. Римляне вторично отправились на зимние квартиры, на этот раз в Тарракон[223].

62. (1) В Риме и его окрестностях много тревожных знамений или действительно было замечено в эту зиму, или же – как это обыкновенно бывает, коль скоро умы объяты суеверным страхом, – о них только доносили часто, и рассказчикам слепо верили. (2) В числе прочих передают, будто полугодовалый ребенок свободных родителей на Овощном рынке крикнул: «Триумф!»; (3) на Бычьем рынке бык сам собою взобрался на третий этаж и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы; (4) на небе показались огненные изображения кораблей; в храм Надежды, что на Овощном рынке[224], ударила молния; в Данувии копье шевельнулось, и ворон влетел в храм Юноны[225] и сел как раз на ложе богини; (5) в окрестностях Амитерна[226] во многих местах показывались издали призраки в белой одежде, но ни с кем не повстречались; в Пицене шел каменный дождь; в Цере вещие дощечки[227] утончились; в Галлии волк выхватил у караульного меч из ножен и унес его. (6) Относительно всех прочих замечаний было определено, чтобы децемвиры справились в Сивиллиных книгах[228]; по поводу же каменного дождя в Пицене было объявлено девятидневное празднество. По истечении его приступили к другим очистительным обрядам, в которых приняли участие почти все граждане. (7) Прежде всего было произведено очищение города; богам, по определению децемвиров, заклали известное число взрослых животных; (8) в Ланувии поднесли Юноне дар из сорока фунтов золота, а замужние женщины посвятили Юноне на Авентине медную статую; в Цере, где вещие дощечки утончились, был устроен лектистерний[229] и вместе с тем молебствие Фортуне на горе Альгид[230]; (9) также и в Риме был устроен лектистерний Ювенте[231] и молебствие в храме Геркулеса для отдельных избранных, а затем для всего народа молебствие во всех храмах. (10) Гению[232] было заклано пять взрослых животных; и, сверх того, определено, чтобы претор Гай Атилий Серран произнес обеты на случай, если бы положение государства не изменилось к худшему в течение следующих десяти лет. (11) Эти обряды и обеты, совершенные и произнесенные по откровению Сивиллиных книг, в значительной степени успокоили взволнованные суеверным страхом умы.

63. (1) Фламиний, один из назначенных консулов следующего года, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу письмо с приказом, чтобы это войско к мартовским идам[233] стояло лагерем в Аримине. (2) Он действительно намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф[234]; (3) к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по случаю нового закона, предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов, – чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор[235]. (4) Эта вместимость считалась законодателем достаточной, чтобы привезти в город из деревни припасы для собственного употребления; торговля же признавалась для сенаторов безусловно позорной. Закон этот, наделавший очень иного шуму, принес Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство. (5) Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями[236], откладыванием Латинского празднества[237] и другими помехами, которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому под предлогом поездки по частным делам тайком уехал в свою провинцию. (6) Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло. «Гай Фламиний,– говорили они,– ведет войну не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. (7) Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы[238]; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты. (8) Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого Величайшего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Латинского празднества и совершить на горе[239] торжественное жертвоприношение Латинскому Юпитеру; (9) не пожелал, совершив ауспиции, отправиться в Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще в сопровождении ликторов уехать в провинцию[240]. Он предпочел отправиться, наподобие какого‑нибудь торговца, промышляющего при войске, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто удалялся в изгнание. (10) По‑видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть окаймленную пурпуром тогу на каком‑нибудь постоялом дворе, чем подле своих пенатов!» (11) Все решили, что его следует – честью ли или силой – вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. (12) Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистий; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената. (13) Через несколько дней он вступил в должность; но когда он приносил жертву, теленок, раненный уже, вырвался из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших[241]; (14) вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга. Многие видели в этом предзнаменование больших ужасов. (15) Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия[242] и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.

Примечания

[1] 1. Ливий здесь имеет в виду начало Фукидидовой «Истории»: «Фукидид афинянин написал историю войны между пелопоннесцами и афинянами ‹...› Приступил он к труду своему ‹...› в той уверенности, что война эта будет великая и самая достопримечательная из всех, какие были» (пер. Ф. Мищенко – С. Жебелева в переработке М. Гаспарова).

[2] 2. Этой так называемой Второй Пунической войне 218–202 гг. до н.э. и посвящены все десять книг, составляющие настоящий том. Написание «пуническая» утвердилось в русской традиции, хотя «пунийская» (как писал, например, С. И. Ковалев) правильнее. Пунийцы (т.е. финикийцы) – карфагеняне (римляне пользовались обоими этими названиями). Карфаген (финикийск. Карт‑Хадашт – «Новый город») был основан в IX в. до н.э. (на небольшом полуострове северо‑восточнее совр. г. Туниса) переселенцами из Тира – одного из важнейших городов Финикии. Благодаря выгодному географическому положению стал важным торговым центром. Объединив вокруг себя финикийские города‑поселения Средиземноморья и подчинив себе обширные территории в Северной Африке, Южной Испании, Сицилии и Сардинии, стал центром сильной державы.

[3] 3. 264–241 гг. до н.э. «Длилась она непрерывно двадцать четыре года, – писал о Первой Пунической войне Полибий, – и была продолжительнее, упорнее и важнее всех войн, какие известны нам в истории» (I, 63, 4 – пер. Ф. Мищенко). Ливий, широко использовавший сочинение Полибия, видимо, расходится с ним в оценке сравнительного значения Первой и Второй Пунических войн. Книги Ливия (XVI–XIX), повествовавшие о Первой, утрачены (см. их краткие изложения, так называемые периохи). Первая Пуническая война, положившая начало римским завоеваниям за пределами Апеннинского полуострова, явилась первым военным знакомством римлян и карфагенян, но вообще‑то история их отношений насчитывала к тому времени несколько веков (см.: VII, 27, 2; IX, 43, 26; периоха кн. XIII; Полибий, III, 22–27). Древними были и связи этрусков с Карфагеном, политические и культурные.

[4] 4. Т.е. к римлянам. Вторая Пуническая война началась для них катастрофическими поражениями, поставившими было державу на край гибели.

[5] 5. Гамилькар Барка («Молния» – погиб в 229 г. до н.э.) – карфагенский военачальник, которого Полибий (I, 64, 6) назвал «величайшим вождем того времени по уму и отваге». Выдвинулся в конце Первой Пунической войны: в 247 г. до н.э. он был послан в Сицилию (где сосредоточивались тогда все военные действия). Там, укрепившись в труднодоступной горной местности, долго и успешно противостоял римлянам, но исход войны решился на море. Гамилькару, получившему неограниченные полномочия, пришлось вести переговоры о мире. По заключении договора он сложил с себя власть.

[6] 6. «Африканская война» началась сразу после Первой Пунической войны как мятеж солдат‑наемников, служивших в карфагенском войске. Эту пеструю массу «африканцев» (берберов, мавров и др.), испанцев (иберийцев, кельтиберов), галлов, италийцев и др., чьи далекие интересы не могли совпадать, сплачивало требование немедленной выплаты обещанного им жалованья за всю войну. Когда стало ясно, что восставшие в состоянии угрожать Карфагену (он был блокирован), к ним присоединились окрестные города африканцев и даже финикийских поселенцев (как Утика). Войсковой мятеж превратился в широкое восстание, подавление которого затянулось (см. примеч. 10). Гамилькар Барка вновь получил военную власть (а войско – возможность выбирать себе командующего). Римляне содействовали карфагенянам в их борьбе с восставшими и даже отказали жителям Утики, просившим принять их в союзники, но воспользовались обстановкой для захвата Сардинии и Корсики (238 г. до н.э. – Фест, 430L.). Подробный рассказ об Африканской войне см.: Полибий, I, 65–88.

[7] 7. Испания – плодородная и богатая драгоценными и иными металлами страна, населенная различными народностями и племенами (в большинстве иберийского, кельтского и лигурийского происхождения), – уже с конца II тыс. до н.э. привлекала к себе внимание финикийцев, основывавших на южном ее побережье свои поселения. Важнейшим из них был город Гадес (ныне Кадикс) в устье Бетиса (ныне Гвадалквивир), видимо, на месте Тартесса, древнейшего из испанских государств. В борьбе с тартессцами и с греческими поселенцами финикийские города Испании около середины I тыс. до н.э. признали верховенство Карфагена. Таким образом, дальнейшая экспансия карфагенян в Испании была уже подготовлена.

[8] 8. Полибий, III, 11, 7 (этому рассказу и следует здесь Ливий); Корнелий Непот. Ганнибал, 2, 1–6; Флор, I, 22 (II, 6), 2; Ливий, XXXV, 19.

[9] 9. Первая Пуническая война и началась, и закончилась как война за господство над Сицилией (хотя в 256 г. до н.э. римлянам удалось было начать военные действия в Африке), как бы продолжавшей собой Южную Италию, уже покоренную к тому времени Римом, (см. периохи утраченных XI–XV книг Ливия). Для карфагенян Сицилия была старой сферой их интересов (ср.: IV, 298). Западная Сицилия к началу войны была уже в их руках. По мирному договору, заключенному самим Гамилькаром, Сицилия была уступлена Риму (хотя карфагеняне там не были разбиты, но лишь отрезаны римлянами от морских путей). Захват Сардинии (где к началу войны властвовали карфагеняне) и Корсики римлянами (см. примеч. 6), как и увеличение контрибуции с карфагенян, были закреплены дополнением к мирному договору.

[10] 10. Т.е. 241–237 гг. до н.э. По Полибию (I, 88, 7), однако, – «почти три тода и четыре месяца». Отсюда – расхождения в датировках на страницах пособий и справочников.

[11] 11. С 237 по 229 г. до н.э. Опираясь на свое войско, Гамилькар подчинил Карфагену воинственные племена Южной Испании по р. Бетис, а в 320 г. основал на юго‑восточном побережье город Белая Крепость (или «Белый мыс» – на месте совр. Аликанте) – главный опорный пункт его господства в Южной Испании. О замыслах Гамилькара см. также: Полибий, III, 9, 6–8.

[12] 12. Ганнибалу было 17–18 лет в 229 г. до н.э., когда его отец погиб в войне с кельтиберским племенем оретанов (оретов, ориссов), которые обитали в верховьях и среднем течении Анаса (ныне р. Гвадиана) и на северном склоне Сьерра‑Морены.

[13] 13. С 229 по 221 г. до н.э. «верховная власть» (собств.: imperium) Газдрубала – это власть командующего карфагенским войском в Испании (он избирался войском, полномочия его подлежали утверждению в Карфагене).

[14] 14. Ср. ниже: гл. 3, 4. Корнелий Непот (Гамилькар, 3, 2) приписывает эту версию «злоречивым ненавистникам» Гамилькара.

[15] 15. См. также: Полибий, II, 1, 9; Диодор, XXV, 10, 3 (он же сообщает и о том, что Газдрубал позднее взял в жены дочь одного из иберийских царьков. – Там же, 12); Корнелий Непот. Гамилькар, 3, 2.

[16] 16. Т.е. политической группировки родственников (и приверженцев) Гамилькара Барки. Продолжая его политику, Газдрубал расширял сферу карфагенского влияния на юге Испании. В 221 г. он основал на месте иберийского города Массии (южнее Белой Крепости, потерявшей теперь свое значение) портовый город Новый Карфаген (ныне Картахена) – административный, военный и торговый центр пунийских владений в Испании.

[17] 17. Упоминаемый здесь «союз» – это договор 241 г. о мире, дополнявшийся теперь новым условием. Это дополнительное соглашение, по Полибию (II, 13, 6; 22, 11), нужно было римлянам, занятым приготовлениями к войне с галлами в долине Пада (ныне р. По). См. ниже: примеч. 70.

[18] 18. Сагунт (ныне Мурвиедро) – иберийский город (подробней см. ниже: гл. 7, 1–3) неподалеку от моря, севернее устья Сукрона (ныне р. Хукар) и южнее Ибера. Слова Ливия о «срединном» расположении Сагунта, видимо, были не очень понятны уже в древности (показательна ошибка Аппиапа, локализовавшего этот город «посередине между Пиренеями и рекой Ибером», т.е. к северу от Ибера. – Испанские войны, 7, 1–3). Б. О. Фостер, комментируя свой перевод, подчеркивает, что и римские, и карфагенские владения были еще далеки от Ибера. У Полибия (III, 13, 7) о договоренности римлян с Газдрубалом рассказано несколько по‑другому: они «устанавливали реку по имени Ибер пределом, за который не должны переступать карфагеняне с военными целями». С той или иной формулировкой этого договора уже в древности связывали вопрос об ответственности той или другой стороны за развязывание войны, что и отразилось на состоянии источников. О дискуссии в современной научной литературе см.: Кораблев И.Ш. Ганнибал. М., 1976. с. 55–59.

[19] 19. Отсюда, видимо, начинается большая (до конца гл. 4) вставка, явно прерывающая (ср. гл. 5, 1) связное повествование. Согласно ей, молодой Ганнибал был вызван Газдрубалом в Испанию из Карфагена. Отсюда иногда заключают, что после гибели Гамилькара Ганнибал на несколько лет возвращался на родину. Однако ни один из древних авторов об этом не говорит, а сам Ливий в кн. XXX дважды повторяет, что Ганнибал, покинув Карфаген еще мальчиком, вернулся туда (в самом конце войны) лишь после 36‑летнего отсутствия. Что же касается предполагаемой вставки, то в ней, напротив того, не упоминается (ср.. особенно, гл. 3, 5) о пребывания мальчика‑Ганнибала в Испании при отце (ср.: Корнелий Непот. Ганнибал, 3, 1; Диодор, XXV, 10, 4; Аппиан. Война с Ганнибалом, 3, 8).

[20] 20. Так Ливий, используя римскую политическую терминологию, называет карфагенский совет старейшин.

[21] 21. Ганнон – карфагенский полководец и политический деятель, враг Гамилькара и Баркидов (см.: примеч. 16), – был противником расширения заморской державы и сторонником укрепления позиций Карфагена в Африке.

[22] 22. В политическом словаре республиканского Рима (унаследованном ранней империей) слова «царь», «царская власть» были осудительными и обозначали власть, неограниченную и противную государственным установлениям. Ливий здесь заставляет карфагенянина рассуждать и ораторствовать на римский лад. Краткая «речь Ганнона» изобилует римскими риторическими штампами.

[23] 23. Пунийское вероломство вошло в поговорку в Риме задолго до Ливия (ср.: Цицерон. Об обязанностях, I,38; Саллюстий. Югуртинская война, 108, 3).

[24] 24. Опять применение римской терминологии к карфагенским делам. Территориально‑административное значение термин «провинция» получил довольно поздно. Здесь он употреблен в первоначальном значении: поручение, круг обязанностей, поле действий.

[25] 25. Ср.: Полибий, III, 13, 4–7 (главный город олькадов он называет Алтеей). Считают, что олькады жили между Тагом (ныне р. Тахо) и Анасом (ныне Гвадиана).

[26] 26. См.: примеч. 16. Ливий называет этот город просто «Карфагеном» (как и Карфаген в Африке).

[27] 27. Ливий представляет себе карфагенскую армию по образцу римской.

[28] 28. Вакцеи (ваккеи) – племя (кельтского происхождения, подвергшееся сильному влиянию иберийцев), обитавшие в долине Дурия (ныне р. Дуэро). Германдика, – видимо, совр. Саламанка; Арбокала – совр. Торо. Впоследствии вакцеи играли существенную роль в борьбе кельтиберских и лузитанских народов против римлян.

[29] 29. Карпетаны – иберийское племя; главным городом их был Толет (ныне Толедо) на северном берегу Тага (р. Тахо). В битве при Таге вместе с карпетанами участвовали и другие племена (см.: гл. 5, 7; Полибий, III, 14, 3). После этой битвы вся территория к югу от Ибера, кроме Сагунта, оказалась под контролем Ганнибала.

[30] 30. По мнению Б.О. Фостера, здесь речь идет не об известном иберийском племени Юго‑Западной Испании, а о другом – меньшем, – которое соседствовало с Сагунтом (ср.: XXIV, 52, 11). См. также: XXVIII, 39, 8, где оно называется турдулы; у Аппиана (Испанские войны, 10, 36–38) – торболеты.

[31] 31. Это консулы 218 г. до н.э., но осада Сагунта началась в 219 г. до н.э. Ливий здесь следует источнику, «сжимавшему» в один год события вокруг Сагунта и начала войны с Ганнибалом (по предположению Фостера, Целию Антипатру). Ниже (гл. 15) Ливий сам выправляет свою хронологию.

[32] 32. Видимо, в марте 219 г. до н.э.

[33] 33. Название Сагунта понималось древними авторами как латинизированная форма греческого Zakynthos (Закинф – так назывался маленький остров близ западного побережья Пелопоннеса); они считали сагунтийцев потомками греческих поселенцев (ср.: Страбон, III, 159; Плиний. Естественная история, XVI, 2, 16). Современные исследователи относятся к этой версии по‑разному. В III в., во всяком случае, Сагунт был иберийским городом.

[34] 34. Ардея – небольшой город под Римом неподалеку от моря. По Вергилию, была столицей Турна, царя рутулов, побежденного и убитого Энеем (см. также: Ливий, I, 2, 1–4); о войне Тарквиния Гордого с рутулами см.: I, 57, 1–3. В 442 г. Ардея стала колонией латинского права (см.: IV, 7, 4; 11, 1; см. также: III, 71–72). О дальнейшей судьбе города см.: Страбон, V, 3, 5.

[35] 35. Передвижные укрытия, в которых подвешивались тараны.

[36] 36. Этот страшный метательный снаряд описан Вергилием в Энеиде (IX, 705 сл.). Три фута – 90 см.

[37] 37. Эта речь Ганнона содержит отсылку к его предыдущей речи (гл. 3, 3–6) и продолжает ту же риторическую линию, по существу, отстаивая римскую точку зрения. О стремлении к царской власти см.: примеч. 22.

[38] 38. О карфагенянах, как «нарушителях договора» перед Первой Пунической войной, Ливий говорит ниже в § 8 (см. также примеч. 42).

[39] 39. При Эгатских островах (у западного берега Сицилии) в 241 г. римляне разбили флот карфагенян, что и решило исход Первой Пунической войны. Оставляя (согласно заключенному после этой битвы мирному договору) крепость Эрик (на одноименной горе в Сицилии), Гамилькар вынужден был платить римлянам выкуп за каждого своего солдата.

[40] 40. См. выше примеч. 3.

[41] 41. Карфагеняне («эти люди» – сторонники Баркидов), конечно, не могли поминать римского бога Марса.

[42] 42. Тарент – крупнейший из греческих городов Южной Италии. В 280 г. до н.э. пригласил для борьбы с римлянами эпирского (Эпир – западная область Северной Греции) царя Пирра. Воюя с ним, римляне заключили с карфагенянами договор о взаимопомощи (279 г. до н.э.), однако карфагеняне оказались не слишком верными союзниками, а после отплытия Пирра из Италии (в 272 г. до н.э.) даже попытались завладеть Тарентом (чтобы получить опорный пункт в Италии) и ввели флот в его гавань. Но командир эпирского гарнизона, оставленного Пирром в Таренте, сдал городскую крепость римлянам, чтобы спокойно увести своих солдат. Карфагенянам осталось уверять римлян, что ради них‑то и был приведен флот. Римляне, усвоив преподанный им урок, в свою очередь захватили при сходных обстоятельствах сицилийский город Мессану (Мессину), что и дало повод к проигранной карфагенянами Первой Пунической войне.

[43] 43. Фурии (отождествлялись с греческими Эриниями) – божества мести.

[44] 44. Называя себя старинными союзниками Рима (в противовес недавним – сагунтийцам), карфагеняне имеют в виду договор, заключенный, согласно традиции, в 509 г. до н.э. и возобновлявшийся несколько раз. В устах сторонников Ганнибала это, конечно, ирония.

[45] 45. Катапультами называли орудия для метания стрел и копий, а баллистами – для метания камней.

[46] 46. Об оретанах см.: примеч. 12; о карпетанах: примеч. 29.

[47] 47. См.: примеч. 30.

[48] 48. Союз гостеприимства между государством и отдельным лицом (чужеземцем) обеспечивал этому лицу дружеский прием, правовую защиту и помощь во всех делах на территории государства‑«гостеприимца», а сам он в своем отечестве должен был оказывать те же услуги гражданам этого государства и при случае представлять его интересы. (Союз гостеприимства мог заключаться и между двумя частными лицами, гражданами разных государств.) Отношения гостеприимства, как правило, были наследственными.

[49] 49. Т.е. в совет города.

[50] 50. Ганнибал, предлагая свои условия, говорил об одной одежде на человека. Алорк, по мнению Б. Фостера, свободно толкует это как один комплект одежды (т.е. нижнюю и верхнюю туники) на человека.

[51] 51. Погибли, однако, не все сагунтийцы; ниже (XXIV, 42, 10) Ливий рассказывает, как римляне вернули город уцелевшим его обитателям.

[52] 52. Консулы 218 г. – ср. выше 6, 3 и примеч. 31.

[53] 53. Об этих битвах см. ниже (гл. 46 и 54–56). Тицин (ныне р. Тичино) – левый приток Пада, Требия – правый приток Пада.

[54] 54. Консулы 217 г. до н.э.

[55] 55. Приведем несколько дат, обосновываемых ясным изложением Полибия (III, 13; 17, 33): назначение Ганнибала командующим и поход против олькадов – 221 г. до н.э.; война с вакцеями и карпетанами – 220 г.; осада и падение Сагунта – 219 г. (консулы Марк Ливий Салинатор и Луций Эмилий Павел). Затем Ганнибал уводит войско на зимние квартиры, в Новый Карфаген, а после зимовки (т.е. в 218 г. до н.э.) идет на Италию.

[56] 56. Эти войны, приходящиеся на промежуток между Первой и Второй Пуническими войнами и описывались в кн. XX (см. периоху). Сардиния и Корсика были захвачены в 238 г. до н.э.; война с истрами (жителями полуострова Истрии, на севере Адриатического моря) велась в 220 г.; с иллирийцами, населявшими северо‑восточные берега Адриатики, – в 229 и 219 гг.; с галлами, жившими на севере Апеннинского полуострова, – в 30‑х и 225–222 гг. до н.э.

[57] 57. Это – интервал между двумя Пуническими войнами, хотя военные действия в Испании в 241 г. до н.э. еще не начались. Может быть, Ливий ведет счет лет службы войска, начиная с Африканской войны?

[58] 58. Предвосхищение событий. Это произошло, видимо, весной 218 г.

[59] 59. Шесть легионов – обычный состав римского войска в мирное время (через несколько лет их число возросло до 18, а потом и до 23). Легион насчитывал около 4 тыс. пехотинцев и 300 конников.

[60] 60. Квинкверема – пятипалубное судно.

[61] 61. Легкое судно (лат. celex, отсюда ит. «фелука»). Такого рода кораблями пользовались пираты (см.: XXXVII, 27, 4). По‑гречески такое судно, за его быстроходность, называлось keles – «скакун» (Геллий, X, 25, 5).

[62] 62. Для объявления войны (как и для утверждения мирного договора) требовалось решение народного собрания.

[63] 63. Марк Ливий и Луций Эмилий (ср. примеч. 167 к кн. XXII) были консулами в 219 г. до н.э., а значит, посольство было отправлено не раньше, чем начался год следующего консульства, т.е. после середины марта 218 г. до н.э. Марк Фабий – это, видимо, будущий знаменитый полководец (диктатор 217 г. до н.э., прозванный Кунктатором); Квинт Бебий Тамфил участвовал и в посольстве 219 г. до н.э. (ср.: гл. 6, 8; 9, 3–11, 2); Гай Лициний, – возможно, бывший консул 236 г. до н.э. (и значит, живой свидетель заключения мирного договора 241 г. до н.э.).

[64] 64. 219 г. до н.э. (см. в предыд. примеч.).

[65] 65. От римлян мирные переговоры 241 г. до н.э. вел и предварительный договор заключал Гай Лутаций Катул, победитель при Эгатских островах. Уступая Риму Сицилию, возвращая всех пленных без выкупа, соглашаясь на выплату контрибуции, Карфаген, тем не менее, сохранял не только независимость, но и положение главы державы. «Когда условия эти были доставлены в Рим, народ не принял их и отправил десять граждан в Сицилию для расследования дела» (Полибий, III, 63, 1). Однако и они оставили неизменным существо дела, ограничившись увеличением контрибуции и закреплением в договоре прав Рима на мелкие острова между Сицилией и Италией. Этот окончательный договор был заключен уже консулом 241 г. до н.э. Квинтом Лутацием Церконом, братом Лутация Катула.

[66] 66. Видимо, глава посольства Квинт Фабий. (В некоторых источниках здесь назван, правда, Марк Фабий).

[67] 67. Баргузии – племя, обитавшее к северу от Ибера, – собственно, еще не попали под власть карфагенян, но со страхом ожидали этого.

[68] 68. Упоминаются только здесь.

[69] 69. Римляне некогда тоже собирались вооруженными на собрания по центуриям.

[70] 70. О войнах с галлами в долине Пада см.: примеч. 56; о разделе захваченных у них земель между римскими поселенцами см.: примеч. 89 и 233.

[71] 71. Массилия (Массалия, ныне Марсель) – греческий город, основанный на рубеже VI в. до н.э. поселенцами из Фокеи, греческого (ионийского) города, расположенного на малоазийском берегу Эгейского моря близ Смирны (ныне: Измир в Турции). Со времен римских царей Массилия была верной союзницей Рима.

[72] 72. Ливий здесь возвращается к событиям 219 г. до н.э. (см.: гл. 15, 6 и примеч. 55) и к Ганнибалу, который не мог еще знать тогда о «решениях обоих сенатов по поводу падения Сагунта» (ведь римские послы к совету карфагенян еще и не отправлялись – ср. примеч. 63).

[73] 73. В Гадесе (см. примеч. 7) был знаменитый храм Мелькарта (см.: Страбон. III, 168), которого римляне отождествляли с Геркулесом.

[74] 74. В подлиннике – caetrati (от caetra – небольшой кожаный щит) – род легковооруженных, аналогичный греческим пелтастам (от peltē – подобный же щит). О балеарских пращниках см.: примеч. 76. Приводимые здесь цифры – те же, что у Полибия (III, 33, 10), почерпнувшего их из виденной им надписи, которую Ганнибал оставил у храма Юноны (Геры) на мысе Лацинии (III, 33, 8; 56, 16). Об этом храме и этой надписи пишет и Ливий (XXIV, 3–8; XXVIII, 46, 16).

[75] 75. Т.е. по городам Африки.

[76] 76. Газдрубал, упоминаемый здесь, – младший брат Ганнибала. Лигурийцы (лигуры) в классическое время обитали между Приморскими Альпами и Апеннинами – от Массилии до Пизы, – а также (согласно Страбону, – II, 129) на каких‑то «островках» неподалеку от Балеарских, жители которых славились как лучшие пращники (подробней см.: Страбон, III, 167–168).

[77] 77. Согласно Диодору (XX, 55, 4), они владели множеством приморских городов; смешанные браки привязывали их к карфагенянам.

[78] 78. На Атлантическом побережье совр. Марокко.

[79] 79. Илергеты жила в верховьях Ибера. Их города: Илерда (ныне Лерида) и Оска (ныне Уэска). Упоминаются у Страбона (III, 161) и Плиния (Естественная история, III, 21)

[80] 80. Цифры и здесь почти все из Полибия (т.е. из Ганнибаловой надписи – см. примеч. 74)

[81] 81. Квадрирема и трирема – четырех– и трехпалубное судно.

[82] 82. Предположительно – совр. Валенсия.

[83] 83. Этот же рассказ приведен и у Цицерона (О предвидении, I, 49) со ссылкой на Силена (Ганнибалов историограф, писавший по‑гречески), которому «во многом следует» Целий Антипатр. Приснившееся Ганнибалу божество римляне именуют Юпитером (Силен – Зевсом?).

[84] 84. Авзетаны – народность в северо‑восточной Испании (нынешней Каталонии). Их город, Авза (ныне Вико) был расположен севернее нынешней Барселоны. Лацетаны (о них ср.: примеч. 213) жили в лесах между областью илергетов (о них см. примеч. 79) и Пиренеями. О баргузиях см.: примеч. 67.

[85] 85. Ганнон, сын Бомилькара (см. гл. 27, 2) – о его дальнейшей судьбе см. ниже: гл. 60, 5 сл.

[86] 86. Войско Ганнибала насчитывало теперь, но Полибию (III, 35, 7), 50 тыс. пехоты и около 9 тыс. конницы. Илиберрис – город на одноименной реке по ту сторону Пиренеев, т.е. в Нарбонской Галлии (См.: Страбон, III, 181).

[87] 87. Русцинон (ср. совр. Тур‑де‑Русийон близ Перпиньяна) – город в Нарбонской Галлии в области вольков тектосагов – между Нарбоном (ныне Нарбонна) и Толосой (см. ниже, примеч. 99).

[88] 88. Бойи и инсубры – галльские племена, жившие в долине Пада (недавно покоренной римлянами).

[89] 89. Плацентия – на правом берегу Пада, Кремона – на левом. Это были так называемые латинские колонии (т.е. самоуправляющиеся города‑поселения латинского права). В каждую назначено было по 6 тыс. человек.

[90] 90. Триумвиры для выведения колоний – коллегия из трех человек (избиралась обычно сенатом), отводившая поселенцам их наделы.

[91] 91. Мутина (ныне Модена) – римская колония в Предальпийской Галлии (на севере Апеннинского полуострова).

[92] 92. Заложники, видимо, были оставлены галлами у римлян перед переговорами. Двое из схваченных римских послов (Гай Сервилий и Гай Лутаций) были освобождены только через 15 лет сыном одного из них Гаем Сервилием Гемином, консулом 203 г. до н.э. (см.; XXX, 19, 6–8).

[93] 93. Где именно был тогда Манлий, источники не сообщают. Возможно, в Плацентии, где строились новые укрепления.

[94] 94. Полибий (см.: III, 40, 12–13) не упоминает об этом втором нападении галлов. Может быть, Ливий соединил здесь два рассказа об одном в том же эпизоде?

[95] 95. Таннет (ныне Таннето) – сейчас находится в 15 км от р. По. Галльское племя ценоманов (главный город Бриксия – ныне Брешия) было единственным, сохранившим верность Риму (см.: гл. 55, 4).

[96] 96. Публием Корнелием Сципионом.

[97] 97. Лигурийские (от Этрурии до Монека – ныне Монако) и Саллувийские (далее до Массилии) горы – Приморские Альпы (см.: Страбон, IV, 178; 203).

[98] 98. По Полибию (XXXIV, 10, 5), двумя; по Тимею (Там же), пятью; по Плинию (Естественная история, III, 33). тремя.

[99] 99. Вольки – кельтская народность, обитавшая в Нарбонской Галлии по рекам Родан (Рона) и Гарумна (Гаронна). Городом вольков‑арекомиков был Немавз (ныне Ним), вольков‑тектосагов – Толоса (ныне Тулуза).

[100] 100. Т.е. сразу по наступлении темноты.

[101] 101. Около 37 км.

[102] 102. Надувными мехами испанцы пользовались при переправах (ср.: Цезарь. Записки о гражданской войне, I, 48, 7).

[103] 103. Римский фут – приблизительно 30 см.

[104] 104. Подвижные суда, имевшие не более 30 гребцов.

[105] 105. По Полибию (III, 45, 4), Сципион «горел желанием сразиться с врагом».

[106] 106. Т.е. между Средиземным морем и Атлантическим океаном.

[107] 107. Расстояние от Нового Карфагена до Роны более чем вдвое превышает расстояние от Роны до Северной Италии (цифры см.: Полибий, III, 39).

[108] 108. Горы хорошо различимы с левого берега Роны.

[109] 109. Ср.: V, 34–35. Ливий относит начало галльского переселения к царствованию Тарквиния Древнего.

[110] 110. Речь идет о взятии Рима галлами в 390 г. до н.э. См.: V, 41 сл..

[111] 111. Т.е. на Марсовом поле, находившемся за Сервиевыми стенами.

[112] 112. В рассказе о переходе Ганнибала через Альпы в Италию Ливий следует, в основном, Полибию, который сам осмотрел эти места, предприняв «из любознательности и любопытства» путешествие через Альпы (Полибий, III, 48, 12).

[113] 113. Этот «Остров», омываемый двумя реками – Роданом и Изарой (ныне Изер) с третьей стороны «замыкается» почти недоступными горами (Полибий, III, 49, 7).

[114] 114. Согласно Полибию (III, 49, 13), племя, о котором дальше идет речь, – это не сами аллоброги, а какие‑то галлы, прикрывавшие с тыла Ганнибалово войско, когда оно двигалось по земле аллоброгов.

[115] 115. «Повернул к востоку» – перевод по смыслу (у Ливия здесь стоит непонятное «налево», по мнению Б. Фостера, более уместное для описания марша после перехода через Родан – ср. выше, § 2). Названные далее племена и р. Друэнция (ныне Дюранс), как и имя Бранен (см. выше: § 6), не упоминаются у Полибия (который не любил загромождать изложение экзотическими именами), но заимствованы Ливием из общего у него с Полибием источника. Если Ганнибал действительно шел «вдоль реки» (Полибий, III, 50, 1), т.е. Изары, а далее по Драку (ее притоку) к верховьям Друэнции и перевалу через Альпы, то он проходил через земли этих племен (ср.: Ливий, V, 34, 5; Страбон, IV, 185; 203).

[116] 116. Имеются в виду греческие города на побережье у подножья Пиренеев – Эмпории и Рода, – а также дружественные Риму местные племена (например, баргузии).

[117] 117. Согласно Полибию (III, 56. 5; см. также: 49, 3–4), в Пизу (ср. также; ниже, гл. 39, 3). Некоторые комментаторы полагали, что и Пизу консул пришел из Генуи, узнав, что Плаценция в руках бойев, а римские преторы с легионами (см. след. примеч.) в Мутине и Таннете.

[118] 118. Т.е. с войсками преторов Луция Манлия и Гая Атилия (см. выше: 25, 8–26, 1).

[119] 119. Возможно, Эбуродун (совр. Эмбрюн).

[120] 120. Медуллами, занимавшими верховья Друэнции и Дурии (ныне: Дора Рипария).

[121] 121. Какого именно перевала – остается предметом спора (краткий обзор см.: Кораблев И.Ш. Ганнибал. М., 1976, с. 362, примеч. 15).

[122] 122. Т.е. в ночь на 26 октября.

[123] 123. Ср.: Полибий, III, 54, 3.

[124] 124. Ср.: Полибий, III, 54, 7.

[125] 125. Ливий следует здесь Полибию (III, 55, 5).

[126] 126. Ср., однако: Полибий, III, 55, 9: «Альпийские вершины и ближайшие к перевалам места совершенно безлесны и обнажены».

[127] 127. Ср.: Ювенал, X, 151–153: «Взята Испания им, хребет Пиренеев им пройден; / Против него выдвигает природа покрытые снегом / Альпы – он скалы дробит и уксусом горы взрывает» (пер. Д. Недовича и Ф. Петровского). О том, как скалы взрывают при помощи уксуса, рассказывает в «Естественной истории» (XXIII, 1, 57) Плиний Старший.

[128] 128. Наименьшая (и наиболее достоверная) из приводимых Ливием цифр дана Полибием (III, 56, 4), который ссылается на Ганнибалову надпись (см. выше, примеч. 74).

[129] 129. Луций Цинций Алимент (был претором в 210 г. до н.э. – см.: XXVI, 23, 1 и далее в 26‑й и 27‑й книгах) – римский историк‑анналист, как и Квинт Фабий Пиктор (о нем см. ниже: XXII, 7, 4 и примеч. 48 к кн. XXII), современник описываемых им событий. Труды Цинция и Фабия (написанные по‑гречески) до нас не дошли.

[130] 130. Ср.: Полибий, III, 60, 5: «Ганнибал, отправлявшийся в путь от переправы через Родан с 38 тысячами пехоты и восемью с лишним тысячами конницы, потерял, переходя через перевалы, почти половину войска».

[131] 131. Таврины, – по Страбону (IV, 204), лигурийское племя (см. также: Плиний. Естественная история, III), жившее в верхнем течении Пада. Имя тавринов сохранилось в названии города Турина.

[132] 132. Пенинские Альпы – Большой Сен‑Бернар. Название «Пенинские» – кельтское («горы»); ср. «Апеннинскую гору» у Страбона (IV, 207). Некоторые римские авторы производили это название (по созвучию) от Poenus – «пуниец».

[133] 133. «Кремонский перевал», – видимо, Малый Сен‑Бернар. Луций Целий Антипатр – римский историк‑анналист II в. до н.э. (современник братьев Гракхов). Цицерон отмечал достоинства его изложения и интерес к праву (см.: О законах, I, 6; Об ораторе, II, 54; Брут, 102). Римский юрист Помпоний, однако, писал (Дигесты Юстиниана, I, 2, 2, 40): «Целий Антипатр ‹...› составил Историю, но занимался более красноречием, чем наукой права» (пер. И.С. Перетерского).

[134] 134. Салассы – соседи тавринов, кельтского или кельто‑лигурийского происхождения, жили в верховьях Большой Дурии (ныне Дора Балтея). Либуи обитали, видимо, в низовьях той же долины.

[135] 135. Т.е. в Предальпийскую Галлию, куда через Альпы шел Ганнибал.

[136] 136. Ср.: Цезарь. Записки о Галльской войне, III, 1, 1; Плиний. Естественная история, III, 137.

[137] 137. Здесь были найдены монеты и приношения, а также остатки небольшого храма этого бога, видимо, идентичного с Юпитером Пенинским, известным по древним надписям.

[138] 138. Ср. выше, примеч. 117.

[139] 139. Тицин (ныне Тичино) – левый приток Пада.

[140] 140. Умышленное преувеличение: речь идет (см. выше: гл. 29, 1–4) о победе над небольшим отрядом из 500 всадников.

[141] 141. Брат Публия Корнелия Сципиона Гней был легатом, т.е. помощником консула.

[142] 142. Ауспиции («птицегадания», см. примеч. 29 к кн. I) совершались всегда от имени главнокомандующего – даже в его отсутствие.

[143] 143. См. выше: примеч. 39.

[144] 144. Геркулес, согласно мифологической традиции, перешел Альпы, возвращаясь с острова Эрифии со стадом. См.: I, 7; V, 34, 6.

[145] 145. Преувеличение: Карфаген после первой войны с Римом обязался платить только контрибуцию (которая к тому же была уже уплачена).

[146] 146. См. выше: примеч. 6.

[147] 147. Рассказ Ливия здесь очень близок к Полибиеву, но имеющиеся различия показательны. Согласно Полибию, перед карфагенским войском сразилась всего одна пара пленных, и тут же (как только остальные пленные были уведены) Ганнибал выступил перед войском. Такое поведение, на римский взгляд, должно было низводить полководца до актера, поэтому у Ливия Ганнибал сперва «прекращает зрелище», а потом уже «созывает солдат на сходку».

[148] 148. См. выше: примеч. 6 и 9.

[149] 149. В этом месте своей речи Ганнибал обращается к новонабранным испанским воинам. Лузитания – область на западе Пиренейского полуострова, кельтиберы жили в Центральной Испании.

[150] 150. «Шестимесячным», считая от вступления в должность консула (собственно, прошло уже восемь месяцев). «Бежавшим от собственного войска», – так Ганнибал истолковывает решение Публия Сципиона оставить во главе римского войска в Испании своего брата Гнея, а самому взять на себя войну в Италии (ср.: гл. 40, 3–4; 32, 3–5).

[151] 151. На взнузданных конях сражались испанцы, на невзнузданных – нумидийцы.

[152] 152. Ср. выше: гл. 6, 8.

[153] 153. Ср. выше: гл. 30, 3.

[154] 154. Ср.: Полибий, III, 63, 6; XV. 10, 7.

[155] 155. Виктумулы (см. ниже: 57, 9) находились несколько западнее впадения Тицина в Пад.

[156] 156. Обряд, сопровождающий эту клятву, – римский (ср.: I, 248 – о фециальном праве). «Камень» (кремень) символизировал молнию Юпитера. Ливий приписывает такую клятву и Ганнибалу (ради драматически эффектной сцены).

[157] 157. О рое пчел ср.: XXIV, 10, 11; XXVII, 23, 2; Тацит. Анналы, XII, 64, 1.

[158] 158. Будущему победителю Ганнибала, Публию Корнелию Сципиону Африканскому Старшему, было тогда около 17 лет (см.: Полибий, X, 3, 4).

[159] 159. Целий Антипатр (римский историк II в. до н.э.) следует здесь Фабию Пиктору (о нем выше, примеч. 129, а также примеч. 1 к кн. I), политическому противнику Сципионов. Версия, принимаемая Ливием, идет от Полибия (X, 3, 2–6), который ссылается на Лелия – друга и постоянного спутника Публия Сципиона Африканского.

[160] 160. Магон – брат Ганнибала, младший из трех сыновей Гамилькара.

[161] 161. Ливий был уроженцем долины Пада.

[162] 162. См. выше: примеч. 102.

[163] 163. Ср.: Полибий, III, 66, 6–7: «После победы все окрестные кельты... спешили предложить карфагенянам свою дружбу, снабдить их припасами и принять участие в походе».

[164] 164. Ср.: Полибий, 67, 1–4.

[165] 165. Т.е. перед рассветом.

[166] 166. Требия – правый приток Пада, течет с Апеннин по гористой и холмистой (кроме последних 10–12 км) местности. Плацентия расположена на правом берегу Требии при ее впадений в Пад.

[167] 167. Иначе у Полибия (III, 68, 8): «Кельтское население равнин, вставшее заодно с карфагенянами, снабжало их в изобилии нужным продовольствием».

[168] 168. Кластидий (ныне Кастеджо) – городок к западу от Плацентии. Здесь стоял римский гарнизон.

[169] 169. Брундизий (ныне Бриндизи) – портовый город в Калабрии (Южная Италия); с 224 г. до н.э. – колония латинского права. Дазий, видимо, только недавно получил права римского гражданина (как должностное лицо Брундизия). Золотые монеты чеканились в Риме лишь с 217 г. до н.э.

[170] 170. Переход к событиям в Сицилии возвращает Ливия к началу войны. Липара (ныне Липари) и остров Вулкана (ныне Волкано) – острова из группы Липарских (к северу от Сицилии). Пролив – Мессинский. Мессана (ныне Мессина) была важной базой римского флота.

[171] 171. Сиракузы с ближайшим окружением (Леонтины, Мегара, Тавромений) сохраняли независимость. О Гиероне см. ниже: гл. 50, 7–11 и примеч. 178.

[172] 172. Т.е. жителей Западной Сицилии, которые до окончания Первой Пунической войны состояли под властью Карфагена.

[173] 173. Лилибей (ныне Марсала) – город на одноименном мысу (западная оконечность Сицилии). Основан карфагенянами в начале IV в. до н.э.; с 241 г. до н.э. в руках римлян (по мирному договору после Первой Пунической войны).

[174] 174. Три острова у западной оконечности Сицилии (см. также: примеч. 39).

[175] 175. Имеются в виду Агригент, Панорм и другие города, занятые римлянами.

[176] 176. См. выше примеч. 39.

[177] 177. Римская тактика морского боя была разработана во время первой войны с Карфагеном. Вражеский корабль зацепляли перекидным абордажным мостиком («вороном») и римские солдаты начинали рукопашный бой. Карфагенская тактика морского боя была иной. Они таранили суда противника.

[178] 178. Гиерон правил Сиракузами в 270–215 гг. до н.э.; с 263 г. до н.э. был союзником Рима. В 218 г. до н.э. ему было почти 90 лет. Ср.: XXII, 37, 10. Житницей Рима Сицилия оставалась до времени Империи (когда ее в этом качестве заместил Египет).

[179] 179. Ныне Мальта. Была карфагенской базой на пути между Африкой и Сицилией (Наполеон, взявший Мальту в 1798 г., при сходных обстоятельствах будто бы сказал: «Мы не попали бы на этот остров, не будь на нем гарнизона, чтобы отпереть нам ворота».)

[180] 180. Вибон (Вибон‑Валентия) – город на западном побережье Бруттия.

[181] 181. У Семпрония был большой флот (см. выше: гл. 17, 5); из него он дал около десятка кораблей Марку Эмилию, 25 оставил Сексту Помпонию. Для переправы войска в Аримин (ныне Римини) – приморский город северного побережья Адриатического моря (с 220 г. до н.э. связан с Римом Фламиниевой дорогой) – он отвел около 115 кораблей, прибавив к ним грузовые.

[182] 182. Сципион. Ср.: гл. 46, 7.

[183] 183. Семпроний.

[184] 184. Ср.: Полибий, III, 69, 5: «...Ганнибал увидел, что некоторые кельты, обитающие между Падом и Требией и вступившие с ним в дружественный союз, поддерживают сношения и с римлянами в том убеждении, что таким образом обезопасят себя с обеих сторон...»

[185] 185. Сципион был еще болен после ранения и кроме того предполагал (см.: Полибий, III, 70, 4) использовать наступившую зиму для обучения легионов.

[186] 186. См. выше: гл. 25.

[187] 187. Т.е. конницей. Ср.: гл. 47, 1, где говорится о победе карфагенян над конницей Сципиона.

[188] 188. Насмешка: «третьего консула» вообще не бывало.

[189] 189. Преувеличение. Из римлян у стен Карфагена побывали к тому времени только Марк Атилий Регул и его войско, потерпевшие здесь в 256 г. до н.э. поражение.

[190] 190. Ср.: Полибий, III, 70, 9–10.

[191] 191. Турмами и манипулами у римлян назывались небольшие подразделения конницы и пехоты; турма – около 30 конников; манипул – две центурии (120 человек). Ливий здесь (как и в других местах) заставляет Ганнибала пользоваться римскими терминами.

[192] 192. Ср.: Полибий, III, 72, 3. Таким образом, дата сражения у Требии (с 22 по 25 декабря 218 г. до н.э.) устанавливается довольно точно.

[193] 193. См. выше: примеч. 76.

[194] 194. Ценоманы жили к северо‑востоку от Пада. Их главным городом была Бриксия (ныне Брешия). См. также: Страбон, V, 213.

[195] 195. Римлянам пришлось отбиваться с фронта, флангов и тыла (см.: XXI, 55, 9–11). Строй войска, обращенный лицом на все стороны, называемый обычно «каре» (т.е. квадратом), у римлян назывался «круг».

[196] 196. Согласно Полибию (III, 74, 10), пали все слоны, кроме одного. По Ливию, семь из уцелевших слонов пали после зимовки при первой попытке перейти через Апеннины (см. ниже: XXI, 58, 11), а один слон оставался у Ганнибала в его походе через болота к Аррецию (XXII, 2, 11).

[197] 197. По Полибию (III, 74, 10), в лагере карфагенян, напротив, царило всеобщее ликование.

[198] 198. Некоторые (особенно топографические) вопросы, связанные с битвой при Требии, неясны и подчас запутывают комментаторов. Что дает сопоставление источников? Прежде всего: изложение Ливия в §§ 1–7 достаточно близко Полибиеву (III, 74). Оба рассказывают, что, проиграв битву, римляне, не решившиеся в бурю и дождь искать брода, в боевом порядке отступили к Плацентии (в числе примерно 10 тыс.), а карфагеняне преследовали их до реки и вернулись в лагерь. Ф.Г. Мищенко, комментируя свой перевод Полибия, оставил открытым вопрос о месте битвы («по недостатку ясности в изложении автора»), но среди историков утвердилось мнение Т. Моммзена, локализовавшего ее на левом берегу, и комментаторы сочли, что римляне, спасшиеся из битвы, не решившись искать брода для возвращения в лагерь, пошли вверх по течению реки (Ливиево «прямым путем» может иметь такой смысл) и у Плацентии воспользовались предполагаемым мостом. Далее Полибий сообщает лишь о лживо‑уклончивом донесении Семпрония в Рим. Ливий, умалчивая о том, пишет, что Сципион привел в Плацентию солдат, остававшихся в лагере, предварительно переправив их на плотах через реку (именно здесь появляется видимое противоречие в рассказе Ливия). По Аппиану (Ганнибалова война, 7, 28 сл.), Сципион вывел солдат (в не к Плацентии, а к Кремоне, находившейся на другом берегу Пада!) прямо из битвы. Дальше и Ливий и Аппиан сообщают о зимовке римского войска в Плацентии и Кремоне. Можно объяснять Ливиево изложение в § 8–9 неудачной контаминацией разных версий, но, так или иначе, картину битвы и отступления римлян, не прибегая к гипотезам, восстановить невозможно.

[199] 199. См.: XXI, 25, 2; примеч. 89.

[200] 200. Точнее – остатков двух войск. Легионы Семпрония зимовали в Плацентии, Корнелия – в Кремоне.

[201] 201. Нормальная процедура выборов требовала присутствия консула в Риме.

[202] 202. Кельтиберы и лузитанцы были привычней к горной местности, чем нумидийцы (ср. выше: гл. 43, 8).

[203] 203. Публий Корнелий Сципион (Семпроний в то время был в Риме – ср. ниже: гл. 59, 2).

[204] 204. Ганнибал начинал осаду этого городка еще до битвы при Тицине (см.: гл. 45, 3 и примеч. 155), но тогда события отвлекли его. Теперь он сюда вернулся.

[205] 205. Т.е. во время похода против инсубров в 223 г. до н.э.

[206] 206. Т.е. три часа пополудни (день – от восхода до заката у римлян делился на двенадцать часов, так что полдень приходился на шесть часов).

[207] 207. В 18 всаднических центурий (см.: I, 43. 8–9) входили лица из знатных родов, получавшие от государства коня (или деньги на его приобретение). Всадники составляли сплоченную корпорацию, игравшую в войске ведущую роль, – из ее рядов выходили все высшие командиры. (В самостоятельную политическую силу «всадническое сословие» превращается позднее – во II в. до н.э.).

[208] 208. Военный трибун – высшая командная должность в легионах (в легионе их было шесть); начальник (префект) союзников – в союзнических войсках.

[209] 209. Лука (ныне Лукка – город в Северной Этрурии (в 24 км к северо‑востоку от Пизы).

[210] 210. Комментаторы считают, что для этой главы Ливий пользовался поздним и малодостоверным источником. События, описываемые в ней, у Полибия не упоминаются. Сообщение о марше Семпрония к Луке противоречит данным самого Ливия (ср. ниже: гл. 63, 1 – о зимовке Семпрония с войском в Плацентии; гл. 63, 15 – о том, что марш в Этрурию начат был лишь преемником Семпрония Гаем Фламинием). Ср.: Полибий, III, 73, 5; 77, 1).

[211] 211. Здесь Ливий, возвращаясь к испанским делам, продолжает рассказ, прерванный в 32‑й главе (ср.: Полибий, III, 76).

[212] 212. Эмпории (ныне Ампуриас) – греческий город на северо‑восточном побережье Испании (см.: XXVI, 19, 11). Эмпории всегда держали сторону римлян, которые не раз высаживали здесь отправленные в Испанию войска.

[213] 213. Леетаны – испанское племя, обитавшее на северо‑восточном побережье Испании близ нынешней Барселоны (ср.: Страбон, III, 159). Возможно, идентичны с лацетанами, упоминающимися в гл. 23, 2 (ср: XXVIII, 24, 4). Другие названия: лайетаны, лалетаны, лазетаны.

[214] 214. См. выше: гл. 23, 2–3.

[215] 215. По Полибию (III, 76, 6–7), в плен были взяты сам Ганнон и царь илергетов Индибилис.

[216] 216. Циссис (Кисса) – город иберийского племени цессетанов (по Птолемею, коссетанов), расположенный севернее Ибера близ Тарракона. Ср. также: Полибий, III, 76, 5; Плиний. Естественная история, III, 21).

[217] 217. Тарракон (ныне Таррагона) – приморский город на полдороге между Ибером и Пиренеями – будущая столица Сципионов, а еще позже – Ближней (или Тарраконской) Испании, одной из испанских провинций Рима.

[218] 218. «Флотские воины» – солдаты из легионеров, служившие на кораблях (на квинквереме их было около 120, на триреме – 80–90); моряки‑матросы и гребцы, набиравшиеся из союзников (отсюда их название “socii navales” – букв.: «корабельные союзники»; на квинквереме их было около 50 матросов и 300 гребцов).

[219] 219. Об илергетах см.: примеч. 79. Об их городе Атанагре других сведений нет.

[220] 220. Об авзетанах см.: примеч. 84, а также: XXIX, 1, 25; 2, 2 и 5; 3, 3; XXXIV, 20.

[221] 220. Об авзетанах см.: примеч. 84, а также: XXIX, 1, 25; 2, 2 и 5; 3, 3; XXXIV, 20.

[222] 221. См.: примеч. 213.

[223] 222. Б. Фостер, исходя из отсутствия у Полибия сведений о событиях, описанных в § 5–11, полагает, что для этой части главы Ливий воспользовался другим (чем для § 1–4) источником, полным позднейших прикрас, и неудачно соединил их.

[224] 223. Храм Надежды (Spes) на Овощном рынке был воздвигнут во время Первой Пунической войны Авлом Атилием Калатином (консулом 257 и 254 гг. до н.э.).

[225] 224. Культ Юноны Спасительницы с храмом в Ланувии (город на южном склоне Альбанской горы, примерно в 30 км к юго‑востоку от Рима) был, подобно другим древнейшим культам латинов, усвоен римлянами (см.: VIII, 14, 2) и стал государственным – римские консулы совершали здесь ежегодное жертвоприношение (см.; VIII, примеч. 41). Богиня изображалась облаченной поверх одежды в козью шкуру (козья голова с рогами натягивалась на голову, образуя подобие шлема), обутой в туфли с загнутыми носами, державшей копье и щит. На «ложе богини» помещали ее статую для «угощения» (см. ниже, примеч. 228).

[226] 225. Амитерн – город в области сабинов (ср.: XXVIII, 45, 19).

[227] 226. Цере – этрусский город (примерно в 40 км от Рима), где был храм с оракулом, дававшим предсказании по «вещим дощечкам» с написанными на них словами (их вытягивал из ларца ребенок). Подобные оракулы были и в Пренесте, Фалериях и Патавии. «Утоньшение дощечек» нередко упоминается Ливием среди пугающих знамений.

[228] 227. К Сивиллиным книгам пророчеств обращались по постановлению сената, чтобы при посредстве жрецов‑децемвиров узнавать, чем и как умилостивить богов. См. также: I, примеч. 36; III, примеч. 22).

[229] 228. Лектистерний – «угощение богам». Подробней см.: V, 13, 6 и примеч. 27 к кн. V.

[230] 229. Гора Альгид (540 м над уровнем моря, около 24 км от Рима) – горная гряда севернее Альбанской горы (принадлежит тому же хребту). На обращенном к Риму склоне Альгида лежал город Тускул. О культе Фортуны в этих местах сведений больше нет.

[231] 230. Юность (Ювента) была в Риме богиней возмужания и «юношеского», т.е. младшего, военного возраста (подробней см.: V, примеч. 138). Упоминание ее рядом с Геркулесом свидетельствует, однако, о том, что Ювента в это время уже сближалась в восприятии римлян с греческой Гебой (hēbē – «юность»), женой обожествленного Геракла. Умилостивление Геркулеса и Ювенты было вызвано, видимо, знамением на Бычьем рывке, где находился Великий алтарь Геркулеса (см.: I, примеч. 37).

[232] 231. Т.е. Гению (духу‑покровителю) римского народа.

[233] 232. В мартовские иды (15 марта) новый консул обычно вступал в должность. Аримин (см. выше: примеч. 181) был важным опорным пунктом римлян в галльских землях на севере Апеннинского полуострова. Ср., однако, у Полибия (III, 75, 5–6): «Гней Сервилий и Гай Фламиний, избранные ‹...› консулами, стягивали силы союзников и набирали легионы в самом Раме. Жизненные припасы велели они доставлять частью в Аримин, частью в Тиррению (Этрурию)...». Притом к Аримину отправился как раз Сервилий, а Фламиний – к Аррецию (в Этрурии). См.: Полибий, III, 77, 1–2; ср. у самого Ливия: XXII, 2, 1; 3, 10.

[234] 233. Фламиний был народным трибуном в 232 г. до н.э.; тогда он, желая, как писал Цицерон (О старости, 11), «вопреки воле сената, подушно разделить земли в Пиценской и Галльской области», предложил соответствующий законопроект. В 223 г. до н.э. он, будучи консулом, выступил с сотоварищем в поход против галлов долины Пада. Сенат пытался объявить недействительными выборы, сопровождавшиеся будто бы зловещими предзнаменованиями, заставить консулов возвратиться в Рим и сложить с себя власть. Когда же Фламиний, отказавшись вернуться, победил галлов, сенат отказал было ему в триумфе (см.: Плутарх, Марцелл, 4; о триумфе см. примеч. 17 к кн. II.). Народное собрание, однако, решило иначе.

[235] 234. Т.е. грузоподъемностью 7–8 тонн (амфора – как мера объема, около 26 л). Этот (Клавдиев) закон был принят в 218 г. до н.э.

[236] 235. Отправляясь на войну, консул должен был совершить ауспиции (см. также: примеч. 29 к кн. I). Авгуры, толковавшие полет птиц, были аристократической коллегией, и Фламиний ждал от авгура помех.

[237] 236. О Латинском празднестве (Латинских празднествах) см.: примеч. 36 к кн. V. День празднества назначался самим консулом (обычно это бывало весной перед началом военной кампании), но мог откладываться из‑за неблагоприятных знамений.

[238] 237. См. выше: примеч. 233.

[239] 238. На возвышавшейся (940 м от уровня моря) над Лацием Альбанской горе (см. выше: примеч. 224), где справляли Латинские празднества (см. выше: примеч. 236) и где стоял (на месте древнейшего алтаря) храм общелатинского божества, Латинского Юпитера (Iuppiter Latiaris). Капитолий – высшая точка Капитолийского холма, где стоял храм Юпитера Всеблагого Величайшего – главное святилище Рима как центра державы. См.: I, 55.

[240] 239. Военный плащ (paludamentum), олицетворяющий военную власть, надевался консулом при выступлении из Рима (в Риме он носил окаймленную пурпуром тогу). Итак, в § 7–11 в негативной форме (чего Фламиний «не пожелал») описывается весь порядок вступления консула в должность и церемоний, совершаемых им перед отбытием к войску.

[241] 240. Дурное знамение – боги дают понять, что не принимают жертву от Фламиния (Полибий ни о знамении, ни вообще о вызывающем поведении нового консула не упоминает).

[242] 241. Однако, согласно гл. 39, 3, претор Атилий передал свой легион Корнелию, а согласно гл. 61, 10, находился уже в Риме.

Книга 21 (219–218 гг.).

КНИГА XXI